Творения. Том первый. СЛОВА.

Но если принцип веры, по мнению св. Григория Богослова, имеет столь важное значение в христианском знании и если главнейшими основаниями и источниками христианского богословия должны служить Священное Писание и церковное Предание, то, с другой стороны, великий учитель веры был слишком далек от того, чтобы лишать в этом отношении всякого значения человеческий разум и унижать достоинство знания и науки. Напротив, он считал последние вполне совместимыми с верой в Божественное Откровение, высоко ценил их и в своих богословских исследованиях немало пользовался ими. Чтобы видеть, насколько важными и даже необходимыми для христиан считал св. Григорий светские науки и знание вообще, стоит только прочитать первое из его так называемых «стелитевтических» (στηλιτευτικοὶ) слов против императора Юлиана.[739] Здесь, восставая со всей силой своего красноречия против варварского и жестокого эдикта Юлиана, запрещавшего христианским учителям преподавание в языческих школах и лишавшего христианских юношей права пользоваться словесными науками и языческой литературой, св. Григорий, между прочим, доказывает, что если у язычников существование таких догматов, как пифагорейское «αὐτὸς ἔφα», уважаемое более чем даже золотые или, вернее, свинцовые стихи,[740] нисколько не препятствовало занятию науками, то и христианское «πίστευσον» вовсе не воспрещает христианам научного образования и не мешает им заниматься науками.[741] Здесь же Богослов прямо заявляет о своем высоком уважении к науке и образованию вообще: «Все остальное я предоставляю желающим: богатство, знатность происхождения, славу, власть и все прочее, что льстит тщеславию людей и доставляет суетные удовольствия, похожие на сон; себе же я оставляю только искусство красноречия и не порицаю себя за труды, утомления и опасности на море и на суше, которые доставили мне это богатство... Науку и красноречие я считал и считаю главнейшим благом после того, что есть главнейшее, т. е. после Божественного и сверхъестественного мира».[742] В глубоком сознании важности и значения науки и образования для христианского знания св. Григорий, как известно, в течение трех лет сряду посылал учиться светским наукам у языческих учителей юных своих родственников-христиан, которые, по его собственным словам, были для него дороже всего в мире и всего ближе по крови.[743] Но едва ли где-либо выражена с большей силой и красноречием любовь и уважение св. Григория к науке и знанию, как именно в его двух стихотворениях, из которых в одном, написанном от имени юного Никовула, Богослов-поэт старается убедить Никовула-отца отправить мальчика для утоления благородной жажды знания в одну из лучших школ того времени, а в другом, составленном от имени Никовула-отца, дает ответ на просьбу юноши, восхваляя при этом в высокохудожественной поэтической форме науку и знание и изъявляя полную готовность пожертвовать для удовлетворения благороднейших стремлений юноши всеми своими средствами. Любовь и уважение к знанию и научному образованию побудила, как известно, и самого св. Григория предпринять далекие и трудные путешествия по городам, славившимся знаменитыми в то время школами, где он под руководством знаменитейших учителей прошел весь курс тогдашнего образования. Все это было предпринято им, согласно его собственному заявлению,[744] с единственной целью – посвятить свои знания христианской науке и богомудрию. И действительно, обширное блестящее образование, полученное св. Григорием в различных сферах тогдашнего знания, имело громадное влияние на характер его умозрения, и следы его видны на всех его произведениях. Изучение философии, особенно Платоновой, сообщило его уму, от природы необыкновенно склонному к созерцанию, высокое развитие, богатство возвышенных идей и новых понятий и помогало ему в рассуждении о предметах Божественных держаться на высоте философского отвлеченного мышления. Поэтому-то св. Григорий является в своих произведениях богословом-философом и с этой стороны живо напоминает собою Оригена. Мысль об уме и созерцании, по-видимому, никогда не оставляла его, и он, при рассуждении о предметах веры, видимо, с живейшей любовью предавался возвышенным созерцаниям ума. Под влиянием этой мысли он нередко берется за решение таких вопросов, перед трудностью которых другие отцы Церкви решительно отступают, и отказывается в своих исследованиях идти вперед только тогда, когда не видит к тому никакой возможности. Далее, благодаря знакомству с диалектикой, имевшей своим предметом логические доказательства, опровержения и диспуты,[745] св. Григорий приобрел необыкновенное искусство в слове. Отсюда у него та изумительная ловкость, с какой он распутывает все хитросплетения и софизмы своих противников, приводит их в замешательство и с таким уменьем пользуется логическими доказательствами, что – употребим его собственное выражение о св. Василии в том же отношении – «легче было бы выйти из лабиринта, чем избежать сетей его доказательств».[746] Красноречие, которое также входило в круг тогдашнего высшего образования и которым с таким усердием занимался св. Григорий, сделало его блестящим оратором и наложило на все его произведения печать изящества и увлекательности. Обилие метафор, аллегорий, поэтических сравнений, игры слов, вообще все, что характеризует слог древних ораторов и поэтов и составляет отличительную черту тогдашнего красноречия, нашло себе весьма широкое место и в произведениях нашего Богослова. Вообще, высоко ценя науку и литературу, св. Григорий Богослов, подобно другим высокообразованным отцам и учителям Церкви, считал не только позволительным, но даже необходимым для христианского знания пользоваться произведениями человеческого разума, и человеческое знание, по его убеждению, не только не должно быть вредным и опасным, но, напротив, должно служить интересам Божественной истины.