Творения. Том первый. СЛОВА.

Но если не так много свидетельств о Святой Троице наш Богослов берет из Священного Писания, то вполне достаточное основание и доказательство истинности своего учения он находит в другом источнике христианского богословия – святом Предании, так как в последнем уже совершенно ясно и с величайшей подробностью раскрывается то, что в Священном Писании выражено кратко. Между тем авторитет того и другого источника христианского вероучения в глазах св. Григория совершенно одинаков, и веровать в свидетельства одного, по его мнению, необходимо христианину так же, как и в свидетельства другого. Вот почему он в доказательство истинности предлагаемого и защищаемого им учения о Святой Троице указывает на то, что оно так же древне, как самое христианство, и проповедовалось древнейшими церковными учителями.[956] Последние суть самые лучшие и достовернейшие свидетели христианской истины, и их учение – надежнейшее руководство к сохранению чистоты главнейшего христианского догмата, а потому должно служить высочайшим авторитетом для каждого христианина. И если где, то именно в таких глубочайших и непостижимых истинах, каков догмат о Святой Троице, по словам св. Григория, «мы должны руководиться более авторитетом и верою, нежели разумом».[957] Язычники в лице императора Юлиана, как мы уже видели выше, возражали против этого христианского принципа веры, говоря: «Словесные науки (λόγοι) и классическая образованность (τὸ ἑλληνίζειν) наши, а ваше достояние – грубость и необразованность, так как у вас вся мудрость состоит в одном слове: „веруй!“». Но св. Григорий совершенно справедливо на это замечает, что над этим едва ли будут смеяться даже так уважаемые императором пифагорейские философы, у которых выражение «αὐτὸς ἔφα» служит первым и высшим догматом, уважаемым более, чем самые золотые или – вернее сказать – свинцовые стихи, так как у пифагорейцев после первой, столь известной, «философии молчания» принято было за правило, о каких бы предметах ни спрашивали, дать ответ, а потом, когда потребуют доказательств, не отвечать ничего, кроме: «Так полагал Пифагор», и это выражение служило доказательством, не подлежащим никакой проверке и исследованию. «Но выражение: „αὐτὸς ἔφα“, – спрашивает Назианзин, – не то же ли самое, только в других буквах, что и наше „πίστευσον“, над которым вы не перестаете издеваться и ругаться?».[958] «Ибо наше выражение означает то, что нельзя не верить словам мужей богоносных, и то обстоятельство, что они достойны полного вероятия, служит таким доказательством их слов, которое крепче всякого логического довода и опровержения».[959] Впрочем, если христианское учение основывается главным образом на авторитете Предания, то, с другой стороны, – заявляет Богослов, – на стороне его стоит и разум с его сильнейшими и неопровержимыми никакой софистикой доказательствами. «Величественное по своим истинам (внутреннему достоинству) и свидетельствам свыше (внешним доказательствам), оно – учение и древнее, и новое; древнее по предсказаниям и просвечивающим в нем мыслям Божества, новое – по последнему Богоявлению и чудесам, какие были вследствие его и при нем; оно – учение еще более величественное и славное по передаваемым и доселе сохраняемым правилам Церкви».[960] Но ничего не было бы несправедливее христианской веры, по словам Богослова, если бы она была достоянием одних мудрецов, искусных в слове и способных к логическим доказательствам, а простой народ оставался бы без веры, как без золота, серебра и всего, что дорого ценится на земле и чего многие с такими усилиями ищут.[961] Христианская вера передана отцами для всех, и это предание мы должны тщательно хранить и защищать от всяких нападений, так как только этот «драгоценный залог, полученный нами от отцов»,[962] и служит основанием истинного учения. Он сообщает единство православным, в противоположность догматическим разностям всех еретиков.[963] У последних нет никакой веры, а есть только одно отрицание, нет никакого богословия, а только богохульство;[964] один старается превзойти другого богатством нечестия, и все как бы боятся не нечестия, а того, чтобы оказаться умереннее и человеколюбивее других.[965] Они торгуют истиной, подобно корчемникам (καπιλεύοντες τὴν ἀληθείαν),[966] и, скрадывая буквы и смысл Писания, делают небезопасным путь к истине.[967] Совершенно иное, по словам св. Григория, мы видим у православных. «Они совершенно согласны между собой и в учении о Боге представляют такое единство и согласие, какое заключается – если не много будет сказано – в Божестве с Самим Собою; у них одни уста и один голос (Быт. 11:1). Едиными устами и единым сердцем они прославляют Отца и Сына и Святого Духа, и Бог находится с ними, соединяя соединяющих и прославляя прославляющих Его».[968]