Ты мой закат, ты мой рассвет

Я кое–как уворачиваюсь, и вместо дружеского поцелуя в щеку у него получается притронуться губами к волосам где–то у меня над ухом.

Шаг назад.

Вадик грустно улыбается, кивает, мол, «я все понял, не вторгаюсь», и протягивает мне цветы. Удивительно, но у них тот же самый горьковато–то полынный аромат, что и у настоящих, весенних, которые растут на клумбах у бабули. Кстати, надо бы попросить парочку нам с Антоном в новый дом. Когда уже можно будет начать облагораживать территорию. Антон прислал пару видео и несколько десятков фотографий, на которых видно, что на участок уже завозят строительные материалы, но домом все это станет в лучшем случае к середине лета. И мне обидно, что, скорее всего, я даже не смогу никак во всем этом поучаствовать.

— Хорошо выглядишь, — улыбается Вадик, приминая снег тяжелыми подошвами ботинок.

— Шутишь? — Я немного отвожу капюшон, корчу страшную рожу. — Поверь, у меня есть зеркало, чтобы иметь прекрасное представление о том, как выгляжу. А ты еще в школе врать толком не умел. Так что молчал бы уже.

Он смеется, обещает больше не говорить формальных глупостей и предлагает прогуляться хотя бы по внутреннему двору больницы.

Сначала говорит обо всякой ерунде, потом хвастается, что нашел работу и даже очень успешно движется вверх по карьерной лестнице. Я радуюсь, подбадриваю, шучу. Вадик шутит в ответ.

Мы оба делаем вид, что между нами нет недосказанности.

— Мы с Викой… — Вадик останавливается, когда мы делаем второй круг почета по внутреннему двору медицинского центра. — Ну, вроде как, пытаемся начать все сначала.

Он вдруг так пристально заглядывает мне в глаза, словно хочет увидеть там… что? Осуждение? Ревность? Негодование?

Я должна сказать ему, что он совершает большую ошибку. Что Вика, несмотря на годы дружбы, не задумываясь, разрушила мою жизнь, потом вышвырнула его и чуть не стала причиной того, что сам Вадик едва не полез в петлю от безысходности. И что мириться с таким человеком — неразумно. Она не то, что не изменится — она всегда была такой, просто мы не замечали этого, думая, что ее грубость — это такая изюминка, острота прямого взгляда на мир.

С другой стороны — кто я такая, чтобы вмешиваться в чужие отношения, когда сама успела наломать дров в своих?

— Ты не рада, — констатирует факт Вадик и почему–то улыбается этому.

— Послушай, Вадик, ты просто…

— Йени. мы еще можем… — Он пытается взять меня за руку, но я быстро отодвигаюсь и без зазрения совести усаживаю плюшевого зайца прямо на ступени крыльца.

— Вадик, Вика — не та женщина, которая сделает тебя счастливым.

— Потому что она — не ты, — соглашается он.

— Нет, потому что она — эгоистка и жестокий человек. Не знаю, почему решила вернуться к тебе, но она никогда и никого не прощала, она мстила всем своим бывшим и хвасталась этим.

— Твой муж — тоже редкостная сволочь, — усмехается Вадик. — Но ты видишь его в каком–то своем свете. Как будто над ним нимб светится.

— Он не святой, но никогда не сделает мне больно. В этом между ним и Викой принципиальная разница.

Господи, да почему мы вообще снова говорим не о том?

— Вадик, мне очень жаль, но если ты думаешь, что я ревную, то…

— Нет, не думаю, — как–то очень резко и почти грубо перебивает он. — Ты просто очень заблуждаешься. Как всегда.

Какая–то часть меня понимает, что он хочет что–то сказать, что за всей этой бравадой стоит что–то большее, чем просто попытка меня уколоть. И те фотографии, на которых Антон с Викой в кафе в «Доме книги» снова всплывают в памяти, как трехдневные утопленники: уродливые, опухшие, но все еще хорошо узнаваемые.

Не хочу спрашивать.

Не хочу даже думать, что это могло быть. В семье должно быть доверие. Когда–нибудь придет время и Антон сам все…

— Продолжай быть слепой дурочкой. Йени. И извини, что влез в твое идеальное счастье своими грязными намеками. — Вадик уже откровенно язвит. — Не сдержался.

Когда он уходит, я еще пару минут стою на крыльце и нюхаю ромашки, пытаясь заглушить послевкусие этого странного разговора.

Цветы не виноваты, что их принесли не по назначению. Как и заяц.

Поэтому я беру все это и дарю первой же попавшейся девчонке с огромным, как глобус, животом под смешным халатом в уточках.

Когда Антон вернется — я наберусь смелости и спрошу про Вику.

Пусть это будет еще одним балластом, который мы сбросим прежде чем окончательно вступить в новую жизнь.

Глава сорок первая: Антон

Я приезжаю в воскресенье: злой, уставший, голодный и затраханный работой до состояния «не стоит даже в голове».

Кот белой тенью бросается к двери и бессовестно карабкается прямо по ноге, и выше — по рубашке до самого плеча, чтобы тут же сунуть морду мне под нос.

Гад мелкий.

Это же новый костюм и новая рубашка! Ну не блядь твою мать?!

Хочу оттащить поганца за шиворот и прикрикнуть, чтобы ему хватило ума хотя бы какое–то время даже не поднимать свои уши–локаторы, но паразит так мурлыкает и мяучит, что у меня, циника и бессердечной твари, рожа растягивается в улыбку.