Ты плыви ко мне против течения

Даже медаль не смутила ее. «Что ж, – думала она, – фотографии в газетах зазря печатать не будут, и начальство по пустякам не поехало бы в их берлогу. Только у человека должно быть верное дело. Тогда и самому спокойней, и для всех польза».

Стукнула калитка. Пришел отец на обед.

– Трудимся? – крикнул он Алешке.

– Трудимся.

– Пошли обедать. В школу опоздаешь.

Они ели горячие щи, перебрасывались словами.

– Как художество?

– Пошло.

– Ну! – Глаза у отца засветились. – Покажешь?

– Рановато.

Отец отложил ложку, помечтал.

– Тебе, браток, надо теперь что-то по большому счету! Чтобы, значит, твердо. Чтобы и на золото замахнуться.

Мать рассердилась:

– Брось парня с панталыку сбивать. Пусть делает, что положено. Был у нас один агроном. Решил апельсины разводить. Денег сколько вбухали, стекла́ побили, а получился пшик.

…Спросил Алешка Васю Гурова:

– Какой первый урок? Литература?

– Образ Штольца. Учил?

– Не очень. Расскажи основное.

– Представитель нарождающейся буржуазии. Умный. Дело знает туго. Пытается помочь Обломову.

– Еще что?

– О юности надо рассказать: бродяга. Портрет: глаза серые, лоб широк, мозгов много.

– Пожалуй, спросят меня сегодня, – сказал Алешка.

Его спросили. Он рассказывал уверенно, напирая на современность. Немного про Штольца, побольше о растленном мире капитализма. Вдруг учительница задала вопрос:

– Дайте портрет Штольца.

– Штольц выглядит человеком волевым, – сказал Алешка. – По национальности он немец. Сильный. Глаза у него серые.

– Какие? – переспросила учительница.

Красавица Зинка, единственная девчонка в их классе, что-то шептала ему с первой парты. Алешка пытался уловить слова, с надеждой смотрел на ее губы. Губы у Зины были розовые. А вот глаза… Алешке всегда казалось, что они голубые, и только теперь он разобрал, что они настоящая зелень. Ободки, правда, синие, а потом до черного большого зрачка идет веселая зелень.

– Так все-таки какие глаза у Штольца? – спросила учительница.

– Серо-буро-малиновые, – шепнула Зинка.

– Серо-бурм… – повторил Алешка и осекся. Класс захохотал.

– На место, Денисов! – вспылила учительница. – Спектакль устраиваете?

Наклонилась над журналом.

– «Гуся»! – громко сообщила Зинка. Алешка, красный, топтался у доски. Смех не затихал.

– Вы слышали, что я вам сказала?! – кипела учительница. – О вашем поступке я доложу директору!

Игнашкины воробьи

Игнашка пожалел воробьев. Почему, он и сам не знал. Может, потому, что все они серые. Может, поэтому и улица серая. Солнца нет, а воробьев – пропасть. Они на проводах, на дороге, на изгороди.

Придумал Игнашка ловить их. Вытащил на двор корзину, опрокинул. Поставил под корзину щепку на веревке – и получился рот с одним зубом.

Насыпал Игнашка овса. Возле корзины – поменьше, под корзину – целую кепку. Спрятался Игнашка на крыльце. Ждет.

Налетело воробьев со всего света. Те, что посмелее, под корзину запрыгнули. Дернул Игнашка за веревку – накрыл воробьев.

Такое потом пошло дело.

Сидит Игнашка на крыльце. В одной руке у него кисточка, в другой – воробей. Макает Игнашка кисточку в стакан с водой, а потом в краску. Один воробей – зеленый, другой – красный, третий – голубой. Отпустил Игнашка воробья, тот – фырь! – и на забор или на провод – сушиться.

Самый большой воробей так понравился Игнашке, что разрисовал он его разными красками. Стал воробей как зебра, только полосы цветные.

«Вот теперь хорошо, – думает Игнашка. – И провода не серые, и забор не серый».

Веселей стало.

Пришла мать с огорода. Посмотрела на Игнаткину работу, ахнула:

– Что ж ты, злодей, делаешь? У воробушков перья склеятся, как они летать будут? И кошка их может сожрать, и птица хищная! Зачем же ты, злодей, краску попусту изводишь? Неужто и ты в братца пошел?

И – подзатыльник Игнашке. Да за печку, в угол.

Игнашке обидно. Не потому, что мать заругалась. Обидно, что как лучше хотел, а вышло худо. Что, если правда – крылышки у воробьев склеятся и сожрут их кошки и разные хищные птицы?

Мать ходит по дому, ворчит. На улицу ушла. Игнашка – из угла да к окну. Глядит, самый лучший воробей, которого он всякими красками разрисовал, в луже плещется. А по луже – цветные пятна.

На крыльце дверь хлопнула. Игнашка пулей за печку. Чуть лоб о стенку не зашиб. Стоит посапывает, а сердце у него от радости как трясогузка – то вверх, то вниз: не пропадут воробьи!

…Мать любила, чтобы у нее в доме сложа руки не сидели. Вечерами, когда все собирались к ужину, она каждому находила спокойное дело.

Наступило время подумать о зиме. Алешка и отец подшивали валенки.

Посреди комнаты лежали шубы, рукавицы, шапки. Мать осматривала их. Пришивала пуговицы. Стягивала суровой ниткой дыроватые швы.

Игнашка тоже был занят. Он щепал сухие поленья на лучины.

– Воробейный художник, принеси кваску, – попросил отец.

Игнашка недовольно засопел, но сразу отложил нож и побежал на кухню.

– А ведь быть Игнашке художником! – сказал отец с радостью. – Как ты думаешь, мать?

– Тебе одного мало? Вон сидит, насупился. А про что думает, непонятно.

Отец засмеялся:

– Против натуры не попрешь! Хочешь не хочешь, а воробьи на проводах цветные.