Ты плыви ко мне против течения

Когда случались неприятности и не находилось нужного выхода, Иван Васильевич шел заготавливать дрова. За селом, в болоте, стоял бросовый лес. Его не охраняли, и всякий, кто не мог достать путёвых дров, шел сюда и рубил свилеватую березу. Ивану Васильевичу дрова отпускала школа, но он любил иметь запасец, а еще ему нравилось поразмяться, сражаясь с корягами топором и пилой.

Он спилил дерево, обрубил сучья и сел покурить. Он думал о том, что жизнь научила его заботиться о других. За тридцать лет учительства он создал не одну сотню мастеров. Они приходили, мальчики и девочки, умея чуть лучше других нарисовать гипсовый куб и чуть зорче различая цвет. Он был для них чудом. Он знал и умел всё. Одним взмахом мелка он мог нарисовать профиль ученика. Они этого не умели. Они обучались этому годы. Но приходило время, и ребята начинали творить. Иван Васильевич никак не мог уловить мгновения, когда рождался художник. Всякий раз это случалось вдруг. Ученик все еще знал меньше учителя, но неведомая сила превращала это его – и только его – умение в нечто большее, чем то, что знал и умел учитель.

Предстояло решить задачу.

Класс, который вел Иван Васильевич, был на редкость способный. Теперь, когда его творчеством стали ученики, приходилось годы и годы ждать таких ребят.

До последнего времени Иван Васильевич считал Никифорова своей Большой работой. Никифоров был самолюбив. В свой талант он верил упрямо, болезненно. Он был аккуратен и послушен. Фантазия у него была оригинальная, с тонким чувством меры. И когда медаль получил Денисов, Иван Васильевич растерялся. Но теперь, после долгих раздумий, приходилось признать, что он, старый учитель, был слеп. Как он мог не заметить, что Алешка Денисов, любя учителя и веря ему, тоже заставляет себя быть послушным? И всякий раз срывается. Не может обуздать свой дар.

Как мог не заметить он, старый учитель, что Никифоров придумывает свою оригинальность, что Никифоров рано повзрослевшим умом знает, как можно достичь успеха, и уже сейчас, на взлете, работает на износ? Как он мог не заметить этого?!

Старость. Не терпелось увидеть удесятеренного себя в ученике. Не пойми он этого сейчас, был бы еще один пустоцвет.

– А как быть? – спросил Иван Васильевич вслух. Он всегда говорил вслух, если не знал, как быть.

Где-то рядом лопались пузырьки воздуха. Он посмотрел по сторонам, и взгляд его нашел взъерошенную кочку, сиротливо торчащую из воды. Вот и пузырьки. Они цепляются за упавшую в воду тростинку и друг за другом идут вдоль стебля. Самый первый лопается, и его место сразу занимает следующий пузырек. У него серебряная голова, он нетерпеливо поворачивается то туда, то сюда и ждет не дождется, когда лопнет и станет голубым небом.

«А ведь Алешке будет тесно в косторезах, – думает Иван Васильевич. – В учебниках написано, что глаз улавливает триста переходов от светлого к темному. Алешка, наверное, видит все пятьсот. Он не выдумывает себя – он выдумывает мир. С Алешкой проще. В нем не надо оскорблять художника, и все будет хорошо. Война пойдет за Никифорова. За этого хитреца, за этого самолюбца, за этого способного парня».

Папироса погасла. Иван Васильевич зажег ее снова, потом отбросил и закурил новую. Он заметил, что на свежем пеньке березы сидит лягушонок. Солнце нагрело свежий порез, и сок дерева, испаряясь, обволакивал лягушонка, и ему было хорошо.

«Как быть с Олегом?»

Иван Васильевич погасил папиросу о каблук сапога и с пилой наизготовку подошел к следующей березе. Пила зазвенела. Ветер зашевелил желтые листья.

Успех

– Вам, дорогой мой мальчик, в академию пора. Это потрясающе! Ребус, а не работа! – Директор восторженно посмотрел на окружающих.

Перед ним на столе, уже накрытая стеклянным колпаком, стояла Алешкина работа.

– Вы только на муравейничек посмотрите! Миллиметровый диапазон, а ведь даже иголки можно рассмотреть.

– А муравьи-то двумя дорожками бегают. Еле разглядишь, – подсказал кто-то из учеников.

– А муравьи-то – двумя дорожками, – повторил директор и ахнул: – На кедр посмотрите! Соболя видите?

– Точно! – ахнули за директором зрители.

– А заметьте позу. Головой к городу, а телом в тайгу подался. Прыгнет сейчас и уйдет. Не то что лось. Тот попивает себе водичку – и ничего, не пугается.

– Идейная работа, – сказал преподаватель истории.

– Продуманно, – согласился директор. – Одним словом, музейная редкость. Это же для Лувра! Твое имя, мальчик мой, вся Европа узнает. Вот какого ученика мы вырастили! Берегите его! – торжественно закончил директор и, роясь в карманах, пошел из класса.

– А как с комсомольским собранием? – спросил Олег.

Директор махнул рукой.

– По-моему, и без речей все ясно.

Алешка готов был сквозь землю провалиться.

Стыдно было ребятам в глаза смотреть.

Однако стол его на место вернули, и Вася Гуров сел рядом.

Вечером, вымолив у директора работу – боялся тот, что погибнет драгоценный памятник, – Алешка пошел к Ивану Васильевичу.