Ты плыви ко мне против течения

Дверь в сени была открыта. Алешка вошел. Впотьмах ощупью искал другую дверь. Нашел. Хотел постучаться, да запутался в половике. Споткнувшись, он ударился плечом о дверь и влетел в комнату.

Иван Васильевич сидел за столом. Листал альбом суриковских работ.

– Простите, – смутившись, пробормотал Алешка. – Зацепился я в сенцах.

Иван Васильевич засмеялся.

– Проходи, садись.

Алешка подошел к столу, сел.

– Наши в кино, – сказал учитель, – а я вот с Василием Ивановичем. Будут каникулы, непременно свожу вас в Красноярск, в домик Суриковых. Пора вам, нечесаным, поклониться великому русскому.

О Сурикове Иван Васильевич всегда говорил «высоким штилем». Любил его и увлекал его творчеством учеников.

– Ну, что у тебя?

Алешка собирался просить прощения, но вместо этого развернул бархотку и положил на стол «Тайгу».

– Вот…

Иван Васильевич нахмурился.

– Слышал, – кивнул он, – хвалят тебя.

– Не в том дело, – смутился Алешка, – запутался я, Иван Васильевич.

Учитель посмотрел на него с интересом. Осторожно взял работу, поднес к свету и долго молча смотрел. Потом улыбнулся.

Алешка заметил это и заторопился:

– Иван Васильевич, не подумайте чего плохого. Только опять без радости вышло. Ведь как я старался! Все как есть в жизни подмечал. Переживал за все. И не получилось. Знаю, что не получилось, а где – не пойму.

Иван Васильевич смотрел на него и улыбался.

– Хорошо! – сказал он. – Здесь труд виден. Напрасно ты говоришь, что радости не вдохнул. Напрасно. Теплом веет. Любовно.

– Я умом понимаю, – согласился Алешка.

– Любовно, – повторил учитель. – Для меня здесь все чудесно. Не знаю, что тебе мешает. Разве, может, излишняя конкретность? Не знаю…

Иван Васильевич помрачнел. Он вдруг понял, что «Тайга» – это не тайга Алешки Денисова, тихого и страстного паренька, это детище Ивана Васильевича, сухаря учителя, который требует точности, точности и точности. Вот почему работа огорчила ученика и чуть было не порадовала наставника.

– Дедушка твой жив? – спросил Иван Васильевич.

– Жив. На Голом мысе живет.

– Это от нас километров сто?

– Побольше.

– Вот что, Алешка. Бери-ка ты эту свою дорогую вещь и, пока осень не расплакалась, по сушняку двигай к деду. Проехать туда нельзя?

– Нельзя. Дороги нет.

– Ничего, дойдешь. Своего рода творческая командировка. Только, брат, помни: на уроках я тебя все равно пилить буду. Учиться надо, Алешка, серьезно.

– Спасибо, – сказал Алешка и поднялся.

– За что спасибо-то? – Иван Васильевич засуетился. – Ты погоди уходить, чайком тебя напою… И не перечь, не перечь! А то снова на уроки не буду пускать.

Зинка

Зинка справляла день рождения. Алешку и Олега посадила она возле себя. Все ребята были свои, но поначалу сидели нахохлившись, неразговорчивые. Сковывали новые пиджаки, новые платья. Потом разошлись. Алешка заметил, как Зинка под столом толкнула Олега:

– Ох и потанцуем сегодня!

Алешка почувствовал, что краснеет. «Все, конечно, правильно. Олег – красивый. Девчонки на деревне о нем только и говорят. И вообще, глупо краснеть неизвестно почему».

Танечка, Зинкина подружка, сидевшая напротив, сказала на всю комнату:

– Денисов, ты что такой красный?

Алешка вспыхнул еще жарче. Все посмотрели на него и засмеялись. И тогда он решил: первый вальс он танцует с Зинкой.

Танцевать надумали в клубе. Оделись, повалили в черную, осеннюю ночь.

Как назло, в клубе их застал «белый» вальс с хлопка́ми.

Девчонки расхватали ребят, и Алешка остался подпирать стену рядом с Зинкой, которая почему-то никого не пригласила.

Алешка глядел на Олега и страдал. Его приглашали и приглашали. Он вспотел, но лицо его оставалось бледным и очень красивым. Хорошенькая у него была партнерша или не очень, он вальсировал с чувством, неутомимо. Улыбался он только Зинке.

– Зина, – сказал Алешка, – может, станцуем?

Она посмотрела на него удивленно:

– Это же дамский вальс.

– Все равно.

– Пошли.

Она сделала скучное лицо и смотрела все время в сторону.

– Почему ты на меня злишься? – спросил Алешка.

– Кто это тебе сказал?

Больше Алешка не заговаривал. И никого больше не приглашал. А Зинка цвела. Все остальные танцы она танцевала с Олегом и улыбалась только ему.

К Алешке подошла Танечка.

– Переживаешь? – спросила она. – Плюнь! Пошли со мной танцевать.

– Не хочу, – отмахнулся Алешка. – Я – домой. Ты вызови Зинку. Скажи – на минуту.

Алешка вышел на улицу, встал у забора, в тени. Он решил сказать Зинке всё. Он скажет ей: «Зина, я, конечно, некрасивый. Ты никогда не обратишь на меня внимания. Только знай: все самое лучшее, что я сделаю, – это ради тебя».

Зинка выбежала на крыльцо, громко позвала:

– Алешка!

Он вышел из тени.

– Брось свои штучки, – быстро сказала она. – Пошли танцевать. Не ломай праздник.

– Нет, Зина. Мне пора домой. Я завтра ухожу на Голый мыс.

– В тайгу? Зачем?

– Нужно. Прощай пока.

Алешка пошел было, но она окликнула его:

– Зачем звал-то?

– Затем и звал, чтобы сказать – ухожу, мол. Чтоб не обиделась, – ответил он не оборачиваясь.

Зинка молчала. Он уходил все дальше и дальше, и она крикнула ему вслед:

– Чудной ты!

И голос был у нее виноватый.

В тайге

Алешка обулся в бродни. Мать всплакнула.