Ты плыви ко мне против течения

– Не обижайся. Рановато мне такую носить. Как добьюсь своего – приду. Смотрел я на журавлей твоих и плакал почти. Никаких слов говорить не хотелось, а хотелось помолчать. А меня вот хвалят.

Дед так и подскочил:

– Быть тебе мастером!

Алешка затуманился. «Как же так? – думает. – Рисовать старики не умеют, тонкостям не обучены, все у них вроде бы просто, на виду, а работам цены нет?»

– Дедушка, а каков все-таки твой метод?

– Метод, говоришь? Метод старый. Птица ли, зверь ли – дотошности они не требуют. Их угадывать надо.

– Не рисовать, а угадывать, – повторил Алешка. – Приду домой – попробую.

Дед засмеялся.

– Не о том, не о том ты думаешь, Алешка. Ты вот что: наводи блеск – завтра в гости пойдем. Людей посмотрим, себя покажем.

Люди

Осеннее небо отодвинулось и оставило землю. Всё на земле было теперь чужим друг другу. Пришло время помолчать и подумать. Вспомнить и приготовиться.

Алешка с утра был на реке и всё это понял. Его взволновала завороженность природы, собранность ее в себе самой.

Деревня была успокоенной. Все в ней было старым и прочным, без резвости новоселья, но и без дряхлости. Равновесие нарушал белый законченный сруб. Он стоял на околице, широкий, уверенный. И всё, значит, было хорошо.

– Художник-художник, нарисуй птичку!

Алешка обернулся, но никого не увидел. Кусты возле реки были голые, отмель пуста, возле копны сена, прикрытой старым толем, тоже никого не было. Алешка подумал, что слова почудились ему. Он заволновался, но всеобщее молчание опять заворожило его, и он загляделся на косяки листьев. Река затягивала их под камень и выпускала веером.

– Художник-художник, нарисуй птичку!

Это был девчачий голос. Алешка не стал оборачиваться. Он сидел неподвижно, а потом сразу повернулся и увидел, как под копной сена шевельнулось.

– Вылазь, – сказал он, – я видел.

Послушно раздвинулось сено, и покатились из тайника ребятишки. Их было четверо: большая девчонка, карапуз и двое мальчишек лет семи.

– Ты лебедя рисовать умеешь? – спросила девочка.

– Умею.

Алешка открыл альбом и достал жирный карандаш.

– Смотри!

Девчонка подошла сзади и, поднимаясь на цыпочки, заглянула через плечо.

– Похоже? – спросил Алешка.

– Дюже похоже.

– А мне носорога нарисуй! – потребовал один мальчишка.

– А мне солдата на коне! – потребовал другой.

– Сонышко! – сказал малыш, сияя огромными синими глазами.

Алешка нарисовал носорога, выходящего из джунглей, всадника с копьем и солнце в облаках.

– А кто кого победит? – спросил владелец носорога.

– Конечно, солдат. У него копье, – сказал другой мальчишка.

– А у носорога – клык. Острющий!

– Копье острей. Солдат твоего носорога – раз! – и всё.

– А мой носорог твоего коня в брюхо – раз! А потом твоего солдата – раз!..

– Зачеркни сонышко! – сказал карапуз.

– Зачем? – удивился Алешка.

– Зачеркни лучше, плакать буду!

– Ты зачеркни, – попросила девочка. – Он такой… Его тогда не остановишь.

Алешка нарисовал солнцу усы, бороду, и получился старичок с тремя волосинками на голове.

– А ты бабочку можешь нарисовать? – спросила девчонка.

– Могу.

– А муху?

– И муху могу.

– А Кольку? – Она дернула за руку карапуза.

– И Кольку.

– А меня?

– И тебя.

Девчонка задумалась, и вдруг в глазах ее сверкнул синий огонек. Она быстро наклонилась к Алешке, сморщила нос и тихонечко пропела:

– Вы-бра-жа-а-ла!

Вся команда стремглав бросилась в деревню. Алешка засмеялся, но ему все-таки было досадно. А на кого обижаться, он и сам не знал.

Были у Лизы Севастьяновой – вдовы и суматошницы.

– Садитесь, ребятки! Молочка попейте! – обрадовалась она гостям.

Пока дед заводил разговоры, Алешка смотрел по сторонам. Хотелось ему удивить Искусника. Он запоминал, что дверь в доме низкая, с белым щербатым порогом, в оконной форточке треснуло стекло. Перегородка, делившая дом надвое, оклеена газетами сороковых годов, и фотографии на ней тоже старые. В красном углу – Богородица.

Кот был рыжий. Валенки хозяйка носила белые. На темном потолке, в углу, проступал квадрат. Когда-то здесь выводили печную трубу на крышу. Как и полагается, на самом видном месте висела фотография Севастьянова. Был он, как видно, очень молодой и веселый. На щеках ямочки. Под правым глазом хитрая морщинка. Рот большой, добрый. Тетка Лиза заметила, как внимательно рассматривает Алешка портрет, и заговорила о Севастьянове:

– Его под Москвой убило. Прислал письмо. Сестра под диктовку записала. «Может, – пишет, – поправлюсь еще. Поднатужусь». А сам, видно, знал, что помрет. Все письмо о детях. Береги, мол, детей, Лиза. Это наша память: про любовь, про все хорошее, что мы прожили с тобой. Через неделю похоронная пришла.