Ты, тобою, о тебе

— Но как, чем я Тебе помогу? — отчужденно спросил я, в самом деле не зная, чем можно помочь жене, влюбленной в чужого молодца. Бить его по мордасам? — так ведь только придашь любовнику ореол страдальца, претерпевшего от нелепого в ревности мужа!..

— Знаешь что? — осенило Тебя. — Давай уедем отсюда?

— Да куда ж мы уедем?

— Куда-нибудь! В другой город… В деревню, в конце концов — будем там работать… в школе! Разве это несбыточно? Огород заведем… Я, ты знаешь, давно мечтала жить в деревне! Вырви меня отсюда: мы живем какой-то чужой, ненастоящей жизнью — пустой, суетливой! Хочу, чтобы каждый наш день был новым, ярким, полным смысла! Родим, наконец, ребенка — мы же еще в состоянии сделать это? Давай, милый!..

Я не знал, что ответить; но то, что не кинусь сию минуту исполнять Твою прихоть, я знал точно.

— Но, дорогая, мы же не птицы, чтоб порхать с ветки на ветку! Менять свою жизнь из прихоти я не могу, — сурово ответил я. — Да, я вышел из деревни и люблю ее, но я готовил себя к другому — поэтому я здесь. А Тебе она быстро надоест. Что тогда скажешь?.. После налаженного быта да в деревню — не слишком ли это рискованно? Там много работать надо, и мало благ, к которым Ты привыкла.

— Меня работой не испугать, ты знаешь! — запальчиво бросила Ты.

— Ну, знаю, — продолжал я в том же — суровом — тоне. — Конечно, идеальной нашу жизнь не назовешь… Но есть же у нас какие-то планы, обязательства, связи, которые нас держат, так что пустой я ее не считаю: все зависит от того, как Ты сама себя в ней позиционируешь. Ты много порхаешь и суетишься, а потому устала и впала в кризис. Остановись, подумай; Ты ж не девочка уже — Ты взрослая женщина на пятом десятке: пора разумом жить!..

Еще долго я убеждал Тебя в том же духе… Конечно, Ты была уже не столь чувствительна к Слову, как когда-то, когда Ты была молода и мы только что встретились, и все же молчала и внимательно слушала. Я старался не задевать Твоей смятенной души упреками: только — разумное и спокойное Слово, только оно должно было стать моей помощью Тебе — чтобы Ты смогла победить свою слабость.

* * *

Я постелил себе в гостиной, давая Тебе время побыть одной, остыть и протрезветь, чтобы утром исчерпать инцидент и, возможно, помириться.

— Ты не хочешь быть со мной? — робко спросила Ты, глядя, как я стелю.

— А Ты что, хочешь быть сразу и со мной, и с ним?..

Погасил свет и лежал, думая о Тебе. Было тяжело, мерзко, муторно… Да, — думал я в отчаянии, — я упустил из виду, что женщину надо каждый день завоевывать; вчера ты ее завоевал, а сегодня она уже забыла, что завоевана… И, потом, может быть, я выдумал Тебя, я сотворил из Тебя легенду и решил с этой легендой жить — а Ты взяла и все разрушила?.. Я знал, конечно, что супружество — это труд души, и труд непрерывный… "Где ж Тебе его выдержать! — возмущенно думал я, сдирая с Тебя, как праздничное платье, мною созданный ореол: красота — и серость, интеллект — и глупость, доброта — и коварство, любопытство — и апатия, активность — и лень, — всё это Ты, Ты одна, и все это, несовместимое, взрывается в Тебе, искрит, как шутиха…" — я всё распалял и распалял себя этими мыслями и не мог уснуть… Кроме того, мешала уснуть Твоя бесконечная возня то на кухне, то в спальне… "Чего она там возится, почему никак не угомонится? — раздраженно вслушивался я в Твою в возню. — Напилась, натворила черт-те чего!.. Давай, помучайся, помучайся теперь!"…

И все-таки я уснул. А проснулся среди ночи от странных звуков; они походили на громкую икоту. Я вскочил, встревоженный, быстро прошел в спальню — звуки шли оттуда — включил там свет, и то, что я увидел, повергло меня в ужас: Ты, одетая в легкую ночную сорочку, лежала на краю постели на животе, беспомощно свесив вниз голову и обнаженную руку, а на коврике перед постелью растеклась лужа зеленой рвоты, пахнущей алкоголем, и в ней плавало множество таблеток, и уже полурастворенных желудочным соком, и — еще целых.

— Что с Тобой? — кинулся я к Тебе и начал трясти за плечо. Ты была без чувств, совершенно на меня не реагируя, однако при этом содрогаясь всем телом в спазмах и громко икая, а из Тебя продолжала течь рвота вместе с таблетками. Сколько их было! Мне стало жутко: казалось, Ты умираешь.

На трельяже рядом с постелью стояла большая железная коробка из-под чая, в которой мы хранили лекарства, совершенно теперь пустая; рядом — кружка с водой, а пол вокруг усеян пустыми упаковками… Кружкой придавлен исписанный лист бумаги. Я схватил его и впился в него глазами; в глазах плыли торопливо нацарапанные карандашом строчки: "Прости меня! Я причинила тебе много зла и хочу умереть. Не суди меня строго! Я тебя очень, очень люблю!"

Я кинулся к телефону и вызвал "скорую помощь", наскоро объяснив ситуацию и умоляя приехать быстрей, а до ее приезда, преодолевая собственный рвотный спазм, унес и швырнул в ванну испачканный рвотой коврик, принес и поставил на месте коврика таз и вытер тряпкой остатки рвоты на полу.