Ты, тобою, о тебе

— Хорошо, приду, — неприязненно говоришь Ты и приходишь ровно за минуту до начала процедуры, суровая и решительная, в совершенно новом для меня обличье: коричневый деловой костюм; вместо волос, будто навсегда растрепанных ветром, гладкая прическа; и — ледяное отсвечивание тонированных очков, наглухо закрывших живой блеск Твоих глаз, — так что я оторопел: неужели эта твердая, решительная женщина писала мне когда-то лыжными палками на снегу, помадой на стеклах: "Я тебя очень, очень люблю!" — и шептала в горячечном от страсти бреду: "Делай со мной все что хочешь!"?..

Процедура развода — пока при нас прозаически выписывали документы и заставляли расписаться в получении — длилась минут двадцать, так что мы вышли оттуда, уже каждый со своим свидетельством.

— Может, зайдем в кафе, отметим событие хотя бы чашкой кофе? — спросил я на крыльце: так хотелось оттянуть минуту окончательного расставания!

— Извини, я тороплюсь, — сухо ответила Ты.

— Может, хоть поцелуемся напоследок?

— Не нацеловался, что ли? — и холодно-удивленный взгляд.

— Хорошо, тогда давай подвезу до работы, раз торопишься.

— Спасибо, сама как-нибудь. Прощай, — сказала Ты отчужденно, повернулась и решительно зашагала к автобусной остановке.

— Нового счастья Тебе! — крикнул я вдогонку и долго стоял, провожая Тебя взглядом. Ты, конечно, чувствовала мой взгляд, но не оглянулась…

Я вслушивался в себя. Трагизма своего положения я уже не ощущал; была только обида на Тебя: как легко Ты все разрушила!.. "Но нет, — мстительно подумал я, когда Ты исчезла из вида, — навечно мы еще не простились. Я не дам Твоему хахалю так легко утвердиться на моем месте!.."

На следующий же день я позвонил Тебе и предложил обсудить условия размена квартиры. Я ожидал, что Ты начнешь упрекать меня, скандалить, протестовать, придется судиться — но нет, Ты, к моему удивлению, была само великодушие:

— Конечно, давай разменяем — я понимаю: ты много в нее вложил, и тебе надо где-то жить…

Удивительно, но Ты сама участвовала в поисках вариантов размена; и я так и не понял, чего там было больше: желания непременно устроить меня — или поскорее устроиться самой?.. И через месяц, после некоторых хлопот, мы с Тобой благополучно разъехались; Ты — в двухкомнатную, я в крохотную однокомнатную, под самой крышей высокого дома, в "монашескую келью", как я ее назвал, и был ей рад, не мечтая о большем: зачем мне теперь много? Для одиноких бдений за работой — вполне хватит…

А если возникнет вдруг соблазн оскорбить любовь любовью новой? — на всякий случай спрашивал я себя, и сам себе отвечал: не выйдет! — я всё вложил в игру и проиграл, и хватит с меня; ни на какие чувства больше я не способен и, стало быть, кому я нужен, такой? И у женщин будет меньше соблазнов на мою персону ради пресловутых материальных ценностей, с моей-то кельей… Праздник кончился; остались будни, одиночество и кропотливая работа — переплавлять прозу жизни в слитки воспоминаний.

15

Через неделю после переезда мне позвонил на работу Илья Слоущ:

— Встретил твою Надежду…

— Она не моя теперь; мы разъехались.

— Она мне сказала.

— Знаешь что? — предложил я, опережая его недоумения. — Поскольку переехал я тихо и новоселье зажилил — приглашаю в свою келью: будешь моим первым гостем. Только приглашаю пока одного: еще сижу на чемоданах. Растолкаю вещи — приглашу с Элей. Согласен?

— Когда прийти?

— Да хоть сегодня вечером.

— Говори адрес…

И вот он у меня. Я немного смущен перед ним за кавардак, но, по-моему, настоящее новоселье и должно быть таким: в кухне лишь плита да холодильник; в комнате на месте — пока только письменный стол с компьютером; стены и окна — голые, книжный стеллаж установлен, но большинство книг — навалом посреди комнаты: есть повод перебрать их и освободиться от книжного хлама. Зато есть старые диван-кровать, кресло и журнальный столик: этот хлам Ты великодушно спровадила мне, желая обставиться новыми…

Но Илью я принимаю радушно.

Он — с подарками: графический городской пейзаж в рамке за стеклом, бутылка коньяка и — новая его собственная книга, подписанная им для меня.

— Спасибо! Особенно за книгу: прекрасный мне укор, — говорю ему.

— А ты думал, я по головке тебя гладить приду? — басит он, все такой же широкий и добродушно-ироничный. Ни ширины его туловища, ни седины в волосах не прибавляется — время разбивается об него, как об утес.

— Тогда — прошу на разговор! — приглашаю его на почетное место, в свое любимое кресло, сам садясь напротив — на диван-кровать.

Наш ужин уже на столике. Желая подчеркнуть холостяцкий стиль ужина, не стал я готовить мудреных блюд — лишь черный хлеб, порезанные и разложенные по тарелкам ветчина, рыбий балык, простой суровый салат из помидор и репчатого лука, пучки петрушки и сельдерея, водка и минералка. И, за неимением пока рюмок — два стакана.

— О, почти студенческий выпивон! — потирает руки Илья. — Только постеленной газетки не хватает. Но, может, все же начнем с коньяка?