Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Как много уже было сказано вчера, я как глава правительства СССР готов принять участие в совещании в верхах, если правительство США устранит препятствие, которое не позволяет мне принять участие в указанном совещании. (Далее следовали известные уже условия, которые не раз выдвигал Хрущев, — осуждение шпионской акции, выражение сожаления, наказание виновных и обещание больше не совершать таких действий.)

Само собой разумеется, что я готов, как это уже было сообщено директору Вашего кабинета, принять участие во встрече, если такая встреча будет носить предварительный характер.

С уважением Н. Хрущев».

Не зная, какую хитрость готовит им Хрущев, де Голль и Эйзенхауэр уже хотели объявить всему миру, что советский премьер отказался прибыть на саммит и со встречей в верхах потому покончено. Но со слезами на глазах Макмиллан просил позволить ему обратиться еще раз к Хрущеву, чтобы он вернулся за стол переговоров.

— Два года тяжкой работы в пользу мира могут вот-вот рухнуть и принести жесточайший кризис, — говорил он, — который моя страна не переживала со времен второй мировой войны. По всем Британским островам народ верит и молится в церквах. Срыв саммита сокрушит их надежды и вдохновение.

Эйзенхауэр прошептал Гертеру:

— Вы знаете, старый бедный Хал очень расстроен, я думаю, мы можем пойти ему навстречу.

Болен, который сидел сзади и услышал этот разговор, тут же написал Гертеру яростную записку, что эмоциональные призывы — это не путь к общению с советскими лидерами. Но де Голль уже сам заявил, что не может согласиться с Макмилланом. Его предложение выглядит «слишком византийским». Никогда не нужно забывать, что Византийская империя погибла под бременем подобных интриг и хождений вокруг да около. «Его тон был ледяным и высокомерным, — пишет в своих воспоминаниях Болен. — Во всяком случае, де Голль наповал убил идею нового обращения к Хрущеву».

Пока они дискутировали таким образом, пришло письмо от Хрущева. Едва ли оно могло повлиять на настрой западных лидеров, да и не было рассчитано на это. Де Голль, Макмиллан и Эйзенхауэр записали в совместном коммюнике: «Было отмечено отсутствие премьера Хрущева. Президент де Голль объявил, что в этих условиях запланированная дискуссия не может иметь места».

Много позднее, уже на пенсии, Хрущев напишет в своих мемуарах, что его не покидала надежда, что де Голль и Макмиллан все-таки заставят Эйзенхауэра извиниться за инцидент с У-2. «Де Голль всегда неукоснительно охранял честь Франции и французского народа, так что мы подозревали, что по крайней мере тайно он симпатизирует нашим действиям в защиту чести». А Макмиллан никогда не скрывал своего стремления достичь согласия на этом саммите.

Что ж, может быть, так оно и было — правду пишет Никита Сергеевич о своих прошлых иллюзиях спустя десятилетие. Но вот у советских дипломатов, которые были рядом с Хрущевым в те дни, — Зорина, Солдатова, Виноградова и Ильичева — сложилось тогда иное впечатление: советский премьер сознательно вел дело к срыву совещания в верхах. Он знал, что Эйзенхауэр не принесет извинения, да оно было и не нужно — только осложнило бы ему положение.

Из всех участников этой драмы один Хрущев развил бурную деятельность в тот вечер. Он давал интервью, встречался с рабочими парижской типографии, где печаталась его книга «Н. С. Хрущев во Франции». И везде говорил гневно, многословно, повторяя одно и то же, виня во всех грехах империализм Соединенных Штатов.

В резиденции США на улице Иена доктор мерил Эйзенхауэру давление, опасаясь, что эти два сумасшедших дня перенапрягли сердечно-сосудистую систему президента. Но самого Эйзенхауэра больше интересовало, уехал Хрущев из Парижа или нет.

Позвонила Мамми Эйзенхауэр из Вашингтона: ее беспокоило состояние мужа после всех этих передряг. Она слышала, что Хрущев отменил приглашение чете Эйзенхауэров посетить Советский Союз. Дело тут не в политике, убеждала она Айка, видимо, Хрущев просто обиделся, когда их сын Джон запретил внукам ехать в Москву…

А Макмиллан записал в дневнике: «Так закончилась, даже не начавшись, конференция на высшем уровне».

18 мая, среда. Утро не принесло новостей в особняк американского посла. Стало лишь окончательно ясно, что с саммитом покончено.

Надо было собираться в дорогу, но куда? Раньше планировалось, что из Парижа Эйзенхауэр полетит в Лиссабон. Но теперь из-за срыва совещания в верхах у президента оказалась свободной почти вся неделя. Что делать? Не сидеть же ему пять дней в Париже. Последовала серия срочных звонков в португальскую столицу, и проблема была решена: президент вылетает в Португалию завтра.

А что делать сегодня? Гольф исключался. Хотели было слетать на вертолетах в Шартрез, но, как назло, из низких облаков полил дождь. Тогда вместе с послом Хоугтоном Эйзенхауэр решил поехать в Собор парижской Богоматери.