Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Зал немного поутих, и Хрущев принялся отвечать на вопросы корреспондентов. В конце концов, обессиленный после двух с половиной часов пребывания на этой горячей сцене, Хрущев поднял стакан с минеральной водой и прокричал в зал по-французски:

— Вив ля пэ! (Да здравствует мир!)

Запад был шокирован столь неприличными выходками советского лидера. Если в инциденте с У-2 Хрущев и набрал очки, то своим поведением в Париже он их напрочь утратил. Как заметил Макмиллан, «Хрущев напоминал Гитлера в худшем его исполнении».

Но и на этом активность Хрущева в этот вечер не закончилась — уже через час он встретился с коллективом советского посольства, где ошарашил дипломатов, заявив, что весь Запад находится «под пятой у Аденауэра и воздушных пиратов».

И мало кто догадывался, что Хрущев своими эскападами пытался умаслить кремлевских ястребов. Это была его стратегия борьбы за сохранение личной власти.

Эйзенхауэр, напротив, провел вечер спокойно в кругу друзей. У него был свой испытанный способ снимать нервное напряжение — надеть фартук и стать за плиту. Услышав, к примеру, в свое время сообщение о нападении Японии на Перл-Харбор, он прямиком направился на кухню и стал готовить овощной суп.

В тот вечер, 18 мая, он также отправился на задний двор резиденции жарить стейки. В гости были приглашены только свои — чета Гейтсов, чета Томпсонов, чета Хоугтонов и, конечно, помощники. Они не удивились, застав президента за этим занятием, в Америке это обычное дело, когда хозяин сам готовит. Жарить мясо — своего рода искусство.

Они расположились вокруг с бокалами виски и спокойно переговаривались, а Лаура Хоугтон их фотографировала.

Очень скоро Эйзенхауэр скомандовал:

— Бросайте все и идите в столовую…

И это было в порядке вещей — гости должны быть уже за столом, когда подают мясо, чтобы оно не остыло.

После обеда мужчины уединились в гостиной. Они пили коньяк и беседовали на отвлеченные темы. В это время Эйзенхауэру принесли телеграфную ленту с изложением пресс-конференции Хрущева во дворце Шайо. Пробегая текст глазами, президент время от времени бормотал:

— Поразительно! Невероятно!

Хрущев уезжал из Парижа утром на следующий день. В сопровождении свиты, довольный и улыбающийся, он спускался из своей представительской квартиры на третьем этаже особняка на рю де Гренелль. Внизу толпились старшие дипломаты, чтобы помахать ему рукой, а потом вскочить в машины и помчаться в аэропорт, чтобы изобразить там ликующую толпу провожающих.

На площадке третьего этажа навстречу премьеру вышел посол Виноградов. Он выглядел бледным и растерянным, но шел с явным намерением что-то сказать Хрущеву, хотя неписаные правила не позволяют послу вот так прямо обращаться к руководителю государства. Но Хрущев остановился и с интересом посмотрел на Виноградова.

— Ну, вот и посол появился. Что у тебя там случилось? — добродушно спросил он.

— Никита Сергеевич, — взволнованно начал Виноградов. — Здесь на стене висел гобелен начала XVIII века. Это — национальное достояние Франции — их всего таких четыре штуки осталось. А ваши люди из хозяйственного управления велели его снять и отправить в Москву.

В простенке второго этажа, где раньше висел старый-старый выцветший гобелен, изображавший какую-то сцену из деяний Александра Македонского, зияла пустота. Хрущев нахмурился.

— Немедленно вернуть. Безобразие какое, — резко бросил он кому-то позади себя. — А в Москве я с вами разберусь.

Дипломаты переглянулись. Поступок Виноградова был просто безрассудным — ради какого-то гобелена всей карьерой рисковать! Его поведение никак не вписывалось в обычный образ действий советской дипломатии, которая просто закрывала глаза на разграбление своих посольств, начинавшее только-только входить в моду у партийных сановников. Но не таков был Сергей Александрович Виноградов — очень честный и интеллигентный человек. Благодаря Виноградову гобелен до сих пор является украшением парадной лестницы российского посольства в Париже. Он действительно бесценен — один из двенадцати, специально сделанных для Лувра в начале XVIII века на Лионской мануфактуре, и один из четырех, уцелевших до наших дней. О его художественной и исторической ценности говорит тот факт, что, когда в 1979 году проводилась капитальная реставрация дворца, французское министерство культуры предлагало за этот гобелен провести реконструкцию всего здания.

В остальном отъезд Хрущева прошел без происшествий. Ровно в 11.00 самолет взмыл в воздух и взял курс на Берлин. Посол Виноградов махал ему вслед рукой и повторял про себя фразу, которую не раз приходилось слышать от него: «Нет слаще пыли, чем пыль из-под колес отъезжающего начальства!»

Начавшая «бродить» вольнодумием молодая советская интеллигенция по-своему откликнулась на парижскую встречу в верхах. В то время стали входить в моду барды. Толчок этому дал ставший потом легендой Булат Окуджава. Но и до него, и помимо него десятки безымянных поэтов где-нибудь на кухне после бутылки водки с воодушевлением пели под гитару придуманные ими песни весьма вольного содержания.