Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия

– О Ибн-Мансур, садись на коня и едем с нами на охоту.

– Государь, – отвечал я, – я плохой всадник, и потому оставь меня лучше дома и прикажи лучше своим царедворцам накормить и напоить меня.

Он отдал приказание, а сам уехал на охоту. Меня приняли очень хорошо и отлично угостили.

«Как это странно, – думал я, – что я так часто приезжал из Багдада в Эль-Башрах и вовсе не знаю города, а гулял только по дворцовым садам? Такого удобного случая осмотреть город, пожалуй, и не встретится еще. И поэтому я сейчас же встану и пойду погулять после такого сытного угощения».

Я надел свое лучшее платье и пошел в город. Как тебе известно, царь правоверных, в городе семьдесят улиц невообразимой длины. Я заблудился в переулочках, и мне ужасно захотелось пить. Продолжая подвигаться вперед, я увидал большую дверь с двумя медными кольцами и с занавеской из красного штофа. По обе стороны двери стояли скамьи, и над ними решетки, покрытые виноградником, украшавшим всю дверь. Я остановился посмотреть на дом, и в то время как я стоял, я услыхал печальный, заунывный голос, грустно напевавший следующие стихи:

Болезней и мучений местом жизни
Мое теперь еще все служит тело.
Тому причиной молодая лань,
Которой дом и родина далеко.
О вы, пустыни два зефира, вы
В душе моей тревогу возбудили!
Клянусь Аллахом, господин ваш в сердце
Жилища моего да возвратится
И упрекает его: упрек, быть может,
Изменит поведение его.

За этим куплетом было еще пять куплетов, а я стоял и думал: «Если певица эта хороша собою, то красота, значит, идет рука об руку с чудным голосом».

Я подошел к двери и начал потихоньку приподнимать занавеску, и увидал девушку, прелестную, как луна в четырнадцатую ночь, с крутыми бровями, с тонкими алыми губками, ротиком, как печать Сулеймана, и с зубами, которые красотой своей могли бы свести с ума писателя и поэта. В ней соединялись все прелести, и она могла смутить и мужчин, и женщин. Я не мог наглядеться на нее и готов был сказать вместе с поэтом:

Когда приблизится, то убивает
Она, когда спиною повернется,
Она в себя влюбляет всех людей!
Она ведь полная луна и солнце!
Но гнета нет и отвращенья тоже
В ее природе! Открывает рай
Она при появлении своем,
И полная луна сияет ярко
Над завитками шеи у нее.

В то время как я смотрел, приподняв занавес, она взглянула и увидала, что я стою в дверях; вследствие чего она сказала своей рабыне:

– Посмотри, кто там у дверей.

Рабыня встала и, подойдя ко мне, сказала:

– О шейх, какой ты нескромный! Можно ли позволять себе такую дерзость!

– О госпожа моя, – отвечал я, – право, я не вижу дерзости в своем поступке.

– Неужели не дерзко, – вмешалась сама хозяйка, – заходить в дом, тебе не принадлежащий, и заглядывать в чужой гарем?

– О госпожа моя, – отвечал я, – у меня есть на то уважительная причина.

– А что это за причина? – спросила она.

– Я чужеземец, – отвечали я, – и захотел пить. Я почти умираю от жажды.

– Эту причину мы принимаем, – отвечала она и, позвав одну из своих рабынь, сказала – дай ему напиться из золотого кувшина.

Рабыня принесла кувшин, отделанный бриллиантами и жемчугом, наполненный водой с сильными мускусным запахом и прикрытый зеленой шелковой салфеткой. Я начал пить и пил долго, все время засматриваясь на девицу. Напившись, я отдал кувшин рабыне, но не трогался с места.

– Шейх, – сказала, наконец, хозяйка, – иди своей дорогой.

– О госпожа моя, – отвечал я, – я слишком встревожен.

– Чем? – спросила она.

– Превратностями судьбы, – отвечал я.

– Я согласна с тобой, – отвечала она: – судьбу не разгадаешь. Но почему заговорил ты о судьбе?

– Потому что я вспомнил хозяина этого дома, – отвечал я. – Когда-то он был моим большим приятелем.

– А как его звали? – спросила она.

– Магометом, сыном Али-ювелира; он был человек очень богатый. Остались ли после него дети?

– Да, – отвечала она, – у него осталась дочь по имени Будура; она получила в наследство все его богатства.

– Должно быть, ты его дочь? – спросил я.

– Да, – отвечала она и засмеялась. – Ну, шейх, – продолжала она, – ты заговорился слишком долго, и потому уходи.

– Приходится уходить, – отвечал я. – Но я вижу, что у тебя есть какое-то горе на душе; расскажи мне. Я, может быть, сумею помочь тебе.

– О шейх, – сказала она, – если ты принадлежишь к числу людей, умеющих хранить тайны, то я сообщу тебе нашу тайну. Скажи мне, кто ты такой, для того чтобы я могла знать, достоин ли ты выслушать тайну, так как поэт говорит: