Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Среди служанок шла ты, дорогая,
Вся залита своею красотой!
Все розы вяли на твоем пути
От зависти, увидев, как теряют
Они в сравненье с цветом их сестер —
Твоих ланит; все лилии мигали,
Ослеплены твоею белизной;
Ромашки же пленялися улыбкой
Жемчужных зубок. О, когда ж настанет
Конец изгнанью моему и сердце
Излечится от горечи разлуки?
Когда мои счастливые уста
Сольются вновь с возлюбленной устами?
Узнаю ль я, возможен ли союз
Для нас с тобой хотя бы ночь одну?
Поймешь ли ты, разделишь ли то счастье,
Что наполняет существо мое?
О, да дарует мне Аллах с терпеньем
Сносить разлуку, как больной выносит
С терпеньем боль горячего железа,
Чтобы скорей поправиться потом!

^{Телесные упражнения, охота, верховая езда, бой на копьях и дротиках, метание стрел и скачки придали гибкость его телу и закалили его душу.}

И, запечатав письмо, он передал его дежурному евнуху, который тотчас же вручил его старшему придворному. При чтении этого объяснения в любви старший придворный пришел в бешенство и поклялся наказать молодого человека за такую дерзость. Однако вскоре он решил, что лучше всего не давать делу огласки и сообщить о нем одной только супруге своей Нозхату. Поэтому он отправился в ее покои и, отослав молодую девушку Кудаю Фаркан в сад подышать свежим воздухом, сказал своей супруге…

Но в эту минуту Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Когда же наступила

СТО ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Старший придворный сказал супруге своей Нозхату: — Тебе известно, что молодой Канмакан давно уже достиг зрелости и имеет влечение к дочери твоей Кудае Фаркан. Поэтому следует навеки разлучить их, так как весьма опасно приближать огонь к дереву. Отныне дочь твоя не должна выходить из женского отделения и открывать лицо свое, потому что она уже не в том возрасте, когда девушка может выходить с открытым лицом. А главное, не допускай никакого общения между ними, так как я намерен при малейшем поводе лишить навсегда этого молодого человека возможности следовать внушениям похоти.

При этих словах Нозхату не могла сдержать слез и, как только супруг ее вышел, поспешила предупредить племянника своего Канмакана о гневе старшего придворного. А потом сказала:

— Знай, однако, о сын брата моего, что я сумею устроить тебе тайные свидания с Кудаей Фаркан, но только из-за двери! Имей же терпение до той поры, когда Аллах сжалится над тобою!

Но Канмакан почувствовал, как вся душа его возмущается при таком известии, и воскликнул:

— Я не останусь ни одной минуты в этом дворце, где один я должен бы властвовать! Отныне я не потерплю, чтобы его камни были свидетелями моего унижения!

Потом он немедленно сбросил с себя одежду, надел на голову головной убор бедняков, накинул на плечи старый плащ, какой носят кочевники, и, не прощаясь с матерью и теткой, поспешно направился к городским воротам, имея в мешке вместо всяких дорогих запасов один только хлеб, испеченный три дня назад. И как только отворились городские ворота, он первым вышел из города; и пошел он большими шагами и стал читать стихи, в которых прощался со всем, что покидал: