Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Тебя я больше не боюсь, о сердце!
В моей груди ты можешь разорваться,
И все ж глаза мои не прослезятся,
И состраданье душу не смягчит.
О сердце, отягченное любовью,
Мою сломить ты волю не сумеешь,
И не унижусь я перед тобой,
Хотя б все тело таяло от муки!
Прости меня! Но, пожалев тебя,
Свою всю бодрость я утрачу, сердце!
Тот, кто идет за жгучими очами,
Потом не должен жаловаться горько,
Хотя б он насмерть ранен ими был!
По всей земле промчусь я вихрем диким,
По всей широкой матери-земле,
Всегда родной для путников бездомных, —
Чтобы спасти свою живую душу
Ото всего, что сил ее лишает!
Разить я буду племена, героев,
Обогащусь добычею врагов,
И, упоен могуществом и славой,
Вернусь назад — и предо мной широко
Ворота все раскроются тогда!
Наивное, неопытное сердце!
Ведь для того, чтоб ценные рога
Себе достать, сперва должны поймать мы
Или убить оленя самого!

И в то время как молодой Канмакан бежал из города и от родных, мать его, не видевшая его в течение целого дня, повсюду напрасно искала его. А потом села и заплакала и стала ждать его возвращения, предаваясь самым мучительным мыслям. Но прошел второй, третий, четвертый день, а между тем никто ничего не слышал о Канмакане. Тогда мать его заперлась в своем покое, плакала, жаловалась и говорила с глубокою скорбью:

— О дитя мое, где искать тебя? В какой край бежать за тобою? И что могут сделать слезы, которые проливаю над тобою, дитя мое? Где ты? Где ты, Канмакан?

Потом бедная мать отказалась от пищи и питья; и весь город узнал о ее печали, и все жители разделяли эту печаль, так как все любили молодого человека и его покойного отца. И все восклицали:

— Где ты, бедный Даул Макан, о царь, который был так добр и справедлив к твоему народу? Теперь пропал и сын твой, и никто из осыпанных твоими благодеяниями не умеет найти его следа! Ах, несчастное потомство Омара аль-Немана, что сталось с тобой?

Что же касается Канмакана, то он шел целый день и отдохнул лишь с наступлением глубокой ночи. И на другой день, и в следующие дни он продолжал свое странствие, питаясь корнями растений и запивая водою источников и ручьев. И через четыре дня он пришел в долину, поросшую лесом, по которой протекали ручьи и в которой пели птицы.

Тогда он остановился, совершил омовение по обычаю, а потом и молитву и, совершив предписанные обязанности, с наступлением вечера лег под большим деревом и заснул. И спал он до полуночи. Тогда среди безмолвия долины из соседних скал раздался голос, который и разбудил его. Голос пел:

Людская жизнь! Какая бы цена
Тебе была без ласковой улыбки
Любимых уст, без нежного бальзама
Прекрасных черт спокойного лица?
О смерть, тебя желал бы я как друга,
Когда бы дни влачилися мои
Вдали от милой, — ведь забыть ее
Меня ничто на свете не заставит!
О счастие собравшихся друзей,
Что на лугу душистом отдыхают
И тешат душу сладостным вином!
Весна, весна! Цветов твоих гирлянда
На платье милой мне врачует душу
От всех былых жестокостей судьбы!
Весна, весна! Цветы твоих полей!..
А ты, о друг, что пьешь напиток сладкий
И золотистый, посмотри вокруг:
Цветет земля, пышна и плодородна,
Пестреют красок нежных переливы,
Свежо журчат кристальные ручьи!

При звуках этого дивного пения, раздававшегося среди ночной тишины, Канмакан поднялся в восхищении и пытался разглядеть что-нибудь в темноте с той стороны, с которой слышался голос;

но там ничего не было видно, кроме смутных очертаний стволов деревьев за рекой, протекавшей в глубине долины. Тогда он сделал несколько шагов в том же направлении и дошел до самого берега реки. Голос послышался отчетливее, и пел он среди ночи: