Тысяча и одна ночь. В 12 томах

По свету я промчался на коне,
Повсюду сея ужас и несчастья.
Потоки, горы — всё мне не преграда
Для воровства, разврата, грабежей!
Я умираю, как и жил: один
И на дороге; раненный врагами,
Которых сам я грозно победил!
Плоды трудов своих я оставляю
На берегу мне чуждого потока
И так далёко от родных небес!
И все же знай, о путник, ты, что ныне
Сокровище получишь бедуина,
Что я б о смерти сожалеть не стал,
Когда бы знал, что мой Катуль любимый,
Мой верный конь, найдет в тебе, о путник,
Наездника, достойного себя!

И, едва успев окончить эту песнь, араб судорожно открыл рот, захрипел и навеки закрыл глаза.

Тогда Канмакан и его товарищ, вырыв яму, в которой схоронили мертвеца, и помолившись по обычаю, пустились вместе по предназначенному им Аллахом пути.

На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что наступает утро, и отложила его продолжение до следующей ночи.

А когда наступила

СТО СОРОК ПЕРВАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Они вместе пустились по предназначенному Аллахом пути. Канмакан сел на своего нового коня Катуля, а бедуин Сабах довольствовался тем, что смиренно шел за ним пешком, так как поклялся ему в дружбе и покорности и признал его навеки своим господином, причем клялся святым храмом Кааба, домом Аллаха.

И началась для них тогда жизнь, полная подвигов и приключений, борьбы с хищными зверями и разбойниками, охоты и странствий, ночей, проводимых в выслеживании зверей, и дней — в битвах с разными племенами и в накоплении добычи. И таким путем, ценою многих опасностей накопили они несметное количество скота, и с пастухами, коней и невольников, палаток и ковров. И Канмакан поручил товарищу своему Сабаху надзор за всем накопленным имуществом их, которое следовало за ними во всех их беспрестанных набегах. А когда оба они отдыхали, то всегда сообщали друг другу о своих огорчениях и надеждах, причем один говорил о двоюродной сестре своей Кудае Фаркан, а другой — о двоюродной сестре своей Нехме. И такую жизнь вели они два года.

И вот один из тысячи подвигов молодого Канмакана.

Однажды Канмакан верхом на коне своем Катуле ехал наудачу, предшествуемый своим верным Сабахом. Сабах держал в руке меч наголо и по временам испускал дикие крики, таращил глаза, хотя в пустыне не было ни души, вопил:

— Гей! Дорогу! Правей! Левей!

Они только что закончили свою трапезу, съев вдвоем целую газель, зажаренную на вертеле, и запив ее свежею и легкою водою из источника. Через некоторое время подъехали они к горе, у подошвы которой паслись верблюды, бараны, коровы и лошади; а поодаль, под палаткою, спокойно сидели на земле вооруженные невольники. Увидев это, Канмакан сказал Сабаху:

— Оставайся здесь! Я один захвачу все стадо вместе со всеми невольниками!

И, сказав это, он помчался галопом с высоты холма, подобно внезапному удару грома из разверзшейся тучи, и бросился на людей и скот с воинственной песнью:

Из рода мы Омара аль-Немана,
Из племени великих и героев.
Владыки мы, что властною рукою
Племен враждебных поражаем мощь,
Когда день битвы грозной наступает.
Мы защищаем слабых против сильных
И украшаем копья боевые
Мы головой сраженного врага.
Эй, берегите головы свои!
Сюда идут великие герои
Из племени Омара аль-Немана!

Охваченные ужасом невольники громко кричали, призывая к себе на помощь и думая, что все арабы пустыни внезапно напали на них. Тогда из палаток вышло трое воинов, которым и принадлежали стада; они вскочили на своих коней и бросились навстречу Канмакану, крича:

— Это вор, укравший Катуля! Вот он, наконец! Держите вора!

На это Канмакан отвечал:

— Это действительно Катуль, но воры вы сами, о сыны блудницы!

^{Через некоторое время подъехали они к горе, у подошвы которой паслись верблюды, бараны, коровы и лошади.}