Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Кроме того, если бы Аллах был уверен, что для правоверных мужчин могут быть и другие удовольствия, кроме женщин, Он, несомненно, сообщил бы, пообещал их для Своих верных последователей. Аллах никогда не говорит об отроках иначе как о слугах, избранных в раю; и Он никогда не отводит им никакой другой роли, кроме этой.

А сам пророк (да пребудет мир и молитва над ним!) никогда не имел подобных склонностей, наоборот, он имел обыкновение повторять спутникам своим: «Три вещи заставляют меня любить этот мир: женщины, ароматы и свежесть души в молитве».

И я не могу лучше высказать мнение свое, о шейх, как следующими словами поэта:

Кто дерзает сравнивать отрока с девушкой?
Если подойти к нему сзади, ваши одежды окрасятся желтым,
а если к ней — чарующим ароматом.
И разве осмеливался когда-нибудь человек предпочитать
благоухающему лесу свиной помет?!

Но я вижу, что спор этот слишком разгорячил меня и заставил выйти за границы приличия, от которого никогда не должны отказываться женщины, в особенности же в присутствии шейхов и мудрецов. И я спешу попросить прощения у тех, кто мог бы к этому придраться или обидеться на это, и рассчитываю на их сдержанность по окончании этой беседы, ибо пословица говорит: «Сердце благородных мужей — могила для тайн».

Когда Шахерезада закончила эту историю, то сказала:

— Вот все, о царь благословенный, что я могу припомнить из рассказов, содержащихся в книге «Пышный сад ума и цветник любовных приключений».

И царь Шахрияр сказал:

— Поистине, Шахерезада, рассказы эти совсем очаровали меня и возбуждают во мне теперь желание услышать еще историю, подобную тем, которые ты рассказывала мне раньше!

Шахерезада ответила:

— Я как раз думала об этом!

И она тотчас начала:

РАССКАЗ ОБ УДИВИТЕЛЬНОМ ХАЛИФЕ

О великий царь, рассказывают, что однажды ночью халиф Гарун аль-Рашид, страдая бессонницей, позвал своего визиря Джафара аль-Бармаки и сказал ему:

— Я чувствую стеснение в груди и желал бы прогуляться по улицам Багдада, дойти до берегов Тигра и попытаться найти себе этой ночью какое-нибудь развлечение.

Джафар отвечал послушанием и повиновением, и он переоделся купцом, после того как помог халифу переодеться тоже купцом, и позвал меченосца Масрура, переодетого так же, как и они. Потом они вышли из дворца потайным ходом и медленно пошли по улицам Багдада, безмолвным в этот поздний час, и добрались таким образом до берега реки. И увидели они в лодке, стоявшей у берега, старого лодочника, который собирался завернуться в свое одеяло и предаться сну. Они подошли к нему и после обычных приветствий сказали ему:

— О шейх, мы надеемся, что ты будешь так любезен и позволишь нам спуститься в твою лодку и повезешь нас по реке, чтобы мы могли насладиться обаятельной свежестью ночного ветерка! И вот тебе динар за труды!

Но лодочник отвечал с ужасом в голосе:

— Чего вы требуете от меня, господа мои?! Разве вы ничего не знаете о приказе?! И разве вы не видите, что к нам приближается судно, на котором находится халиф со всей своей свитой?!

Они спросили с удивлением:

— А уверен ли ты в том, что на этом судне находится сам халиф?

Старик ответил:

— Клянусь Аллахом! Кто же не знает в Багдаде повелителя нашего, халифа? Разумеется, это он, о господа мои, со своим визирем Джафаром и со своим меченосцем Масруром. И вот с ним его мамелюки и певцы! Слушайте, вот глашатай, стоящий на носу, кричит: «Запрещается великим и малым, молодым и старым, знатным и простолюдинам кататься по реке! Виновный в нарушении этого приказа будет обезглавлен или повешен на мачте этого судна!»

Услышав эти слова…

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что близится утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ТРИСТА ДЕВЯНОСТО ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Но, услышав эти слова, Гарун аль-Рашид пришел в чрезвычайное изумление, ибо он никогда не подписывал подобного приказа и уже больше года не катался по реке. Он посмотрел на Джафа-ра, спрашивая его глазами, что могло означать это распоряжение. Но Джафар, не меньше удивленный, чем сам халиф, повернулся к старому лодочнику и сказал ему:

— О шейх, вот тебе два динара. Только поскорее усади нас в твою лодку и спрячь нас под один из тех сводчатых навесов, которых немало на реке, чтобы мы могли, никем не замеченные, видеть проезд халифа и его свиты.

Старик после долгих колебаний решился в конце концов принять их предложение и, усадив их одного за другим в своей лодке, отвез под сводчатый навес и набросил на них черное покрывало, чтобы никто не мог заметить их.