Читаем Тысяча и одна ночь. В 12 томах полностью

— Клянусь Аллахом, я ел там чудеснейшие оладьи на меду, со сливками, те самые, которые я так люблю! Без сомнения, это было самое большое удовольствие, которое я испытал в Багдаде!

Тогда первый, жадно вдыхая аромат воображаемых оладий, поджаренных на оливковом масле, начиненных сливками и подслащенных медом, воскликнул:

— Клянусь честью арабов! Я сейчас же отправляюсь в Багдад, чтобы отведать этого чудного лакомства, которого не пробовал во всю мою жизнь во время странствий моих по пустыне!

Тогда тот бедуин, который уже ел эти оладьи с начинкой из сливок, на меду, распрощался со своим соблазнившимся ими спутником и повернул обратно, между тем как последний, продолжая путь свой к Багдаду, подъехал к столбу и увидел там Далилу, привязанную к нему за волосы, а вокруг нее — пятерых уснувших мужчин.

При виде этого он приблизился к старухе и спросил ее:

— Кто ты? И почему ты здесь?

Она сказала с плачем:

— О шейх арабов, отдаюсь под защиту твою!

Он сказал:

— Аллах — лучший защитник. Но почему привязана ты к этому столбу?

Она ответила:

— Знай, о шейх арабов, о достопочтенный, что у меня есть враг — пирожник, торговец оладьями с начинкой из сливок, на меду, который, несомненно, самый известный в Багдаде искусник по части приготовления этих оладий. Но вот как-то на днях, желая отомстить ему за нанесенное мне оскорбление, я подошла к его прилавку и плюнула на его оладьи. Тогда пирожник подал на меня жалобу вали, который и приговорил меня к тому, чтобы быть привязанной к этому столбу и оставаться в этом положении, если я не смогу съесть за один присест десять подносов, наполненных этими оладьями. И завтра же утром мне принесут сюда эти десять подносов оладий. Но клянусь Аллахом, о шейх арабов, душа моя всегда чувствовала отвращение ко всяким сластям, и в особенности к оладьям с начинкой из сливок, на меду. Увы мне! Видно, придется мне умереть здесь от голода.

При этих словах бедуин воскликнул:

— Клянусь честью арабов! Ведь я только затем и покинул свое племя и затем и еду в Багдад, чтобы удовлетворить свое желание отведать этих оладий. Если хочешь, добрая моя тетушка, я съем вместо тебя эти подносы.

Она ответила:

— Тебе не дадут этого сделать, если ты не будешь привязан к этому столбу вместо меня. И благодаря тому что лицо мое скрыто покрывалом, никто и не догадается о подмене, тебе стоит только поменяться со мной платьем, конечно предварительно отвязав меня от столба.

Бедуин, которому только этого и хотелось, поспешил отвязать ее и, поменявшись с ней платьем, дал привязать себя к столбу на ее место, в то время как она, облекшись в бурнус бедуина и обвязав голову его повязкой из верблюжьей шерсти, вскочила на коня и исчезла в дали, ведущей к Багдаду.

На следующий день, едва только пятеро истцов открыли глаза, они начали в качестве утреннего привета старухе вновь осыпать ее бранью, как накануне.

Но бедуин сказал им:

— Где же оладьи? Желудок мой пламенно желает их!

Услышав этот голос, все пятеро воскликнули:

— Клянемся Аллахом! Ведь это голос мужчины! И говор его — говор бедуина!

И погонщик ослов вскочил и, подойдя к нему, спросил:

— Йа бадави[46], что делаешь ты здесь? И как посмел ты отвязать старуху?

Он ответил:

— Где оладьи? Я всю ночь ничего не ел! Главное, не жалейте меду! Она, бедная старуха, имела душу, гнушавшуюся сластей, но моя-то очень любит их!

Услышав это, все пятеро поняли, что бедуин был так же, как и они, одурачен старухой, и в отчаянии принялись бить себя по лицу, восклицая:

— Никто не в силах ни вершить свою судьбу, ни помешать свершиться тому, что предопределено Аллахом!

Но в то время как они находились в нерешимости, что предпринять, вали, сопровождаемый своими стражниками, прибыл на место, где они находились, и подошел к столбу.

Тогда бедуин спросил его:

— Где же подносы с медовыми оладьями?

При этих словах вали поднял глаза к столбу и увидел вместо старухи бедуина, и он спросил у пятерых:

— Что это?

Они ответили:

— Это судьба! — и прибавили в один голос: — Старуха улизнула, обманув этого бедуина. Но тебя и только тебя, о вали, считаем мы ответственным перед халифом за это бегство; ибо если бы ты дал нам стражей, чтобы сторожить ее, то ей не удалось бы ускользнуть. Ибо нас так же нельзя считать стражами, как и невольниками, подлежащими купле и продаже!

Тогда вали обратился к бедуину и спросил его, что случилось; и тот, прерывая свою речь самыми пламенными выражениями желания отведать оладий на меду, рассказал ему свою историю и закончил, говоря:

— Оладий мне скорее!

При этих словах и вали, и стражники разразились сильным взрывом смеха, тогда как пятеро потерпевших озирались вокруг налившимися кровью и жаждавшими мести глазами и говорили вали:

— Мы не отстанем от тебя, прежде чем не станем перед лицом эмира правоверных!

И бедуин, поняв наконец, что его одурачили, также сказал вали:

— Я, со своей стороны, одного тебя считаю виновным в пропаже коня моего и одежды моей!

Тогда вали был вынужден взять их с собой и отправиться вместе с ними в Багдад, во дворец эмира правоверных, халифа Гаруна аль-Рашида.

Перейти на страницу:

Все книги серии Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Похожие книги

Манъёсю
Манъёсю

Манъёсю (яп. Манъё: сю:) — старейшая и наиболее почитаемая антология японской поэзии, составленная в период Нара. Другое название — «Собрание мириад листьев». Составителем антологии или, по крайней мере, автором последней серии песен считается Отомо-но Якамоти, стихи которого датируются 759 годом. «Манъёсю» также содержит стихи анонимных поэтов более ранних эпох, но большая часть сборника представляет период от 600 до 759 годов.Сборник поделён на 20 частей или книг, по примеру китайских поэтических сборников того времени. Однако в отличие от более поздних коллекций стихов, «Манъёсю» не разбита на темы, а стихи сборника не размещены в хронологическом порядке. Сборник содержит 265 тёка[1] («длинных песен-стихов») 4207 танка[2] («коротких песен-стихов»), одну танрэнга («короткую связующую песню-стих»), одну буссокусэкика (стихи на отпечатке ноги Будды в храме Якуси-дзи в Нара), 4 канси («китайские стихи») и 22 китайских прозаических пассажа. Также, в отличие от более поздних сборников, «Манъёсю» не содержит предисловия.«Манъёсю» является первым сборником в японском стиле. Это не означает, что песни и стихи сборника сильно отличаются от китайских аналогов, которые в то время были стандартами для поэтов и литераторов. Множество песен «Манъёсю» написаны на темы конфуцианства, даосизма, а позже даже буддизма. Тем не менее, основная тематика сборника связана со страной Ямато и синтоистскими ценностями, такими как искренность (макото) и храбрость (масураобури). Написан сборник не на классическом китайском вэньяне, а на так называемой манъёгане, ранней японской письменности, в которой японские слова записывались схожими по звучанию китайскими иероглифами.Стихи «Манъёсю» обычно подразделяют на четыре периода. Сочинения первого периода датируются отрезком исторического времени от правления императора Юряку (456–479) до переворота Тайка (645). Второй период представлен творчеством Какиномото-но Хитомаро, известного поэта VII столетия. Третий период датируется 700–730 годами и включает в себя стихи таких поэтов как Ямабэ-но Акахито, Отомо-но Табито и Яманоуэ-но Окура. Последний период — это стихи поэта Отомо-но Якамоти 730–760 годов, который не только сочинил последнюю серию стихов, но также отредактировал часть древних стихов сборника.Кроме литературных заслуг сборника, «Манъёсю» повлияла своим стилем и языком написания на формирование современных систем записи, состоящих из упрощенных форм (хирагана) и фрагментов (катакана) манъёганы.

Антология , Поэтическая антология

Древневосточная литература / Древние книги
Пять поэм
Пять поэм

За последние тридцать лет жизни Низами создал пять больших поэм («Пятерица»), общим объемом около шестидесяти тысяч строк (тридцать тысяч бейтов). В настоящем издании поэмы представлены сокращенными поэтическими переводами с изложением содержания пропущенных глав, снабжены комментариями.«Сокровищница тайн» написана между 1173 и 1180 годом, «Хорсов и Ширин» закончена в 1181 году, «Лейли и Меджнун» — в 1188 году. Эти три поэмы относятся к периодам молодости и зрелости поэта. Жалобы на старость и болезни появляются в поэме «Семь красавиц», завершенной в 1197 году, когда Низами было около шестидесяти лет. В законченной около 1203 года «Искандер-наме» заметны следы торопливости, вызванной, надо думать, предчувствием близкой смерти.Создание такого «поэтического гиганта», как «Пятерица» — поэтический подвиг Низами.Перевод с фарси К. Липскерова, С. Ширвинского, П. Антокольского, В. Державина.Вступительная статья и примечания А. Бертельса.Иллюстрации: Султан Мухаммеда, Ага Мирека, Мирза Али, Мир Сеид Али, Мир Мусаввира и Музаффар Али.

Гянджеви Низами , Низами Гянджеви

Древневосточная литература / Мифы. Легенды. Эпос / Древние книги