Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Недолго простояла она у дверей, когда показался верхом на коне, грозный, с глазами, мечущими молнии, и со взъерошенными, как шерсть голодной гиены, усами и бородой, сам Ахмед Короста. Подъехав к дверям, он соскочил с лошади и, привязав ее за узду к одному из железных колец, вделанных в стену духана, воскликнул:

— Где же они, все эти собачьи дети? Ведь я приказал им ждать меня здесь! Не видала ли ты их, о девушка?

Тогда Зейнаб покачивая своими бедрами, бросила нежный взгляд налево, потом направо, скромно улыбнулась и сказала:

— Кого это, о господин мой?

А Ахмед, у которого все внутри перевернулось от тех двух взглядов, которые бросила на него юная девушка и от которых забеспокоился его малыш — единственное его достоинство, — сказал улыбающейся девушке, как будто застывшей в своей наивной позе:

— О девушка, моих сорок стражей!

При этих словах Зейнаб, как будто охваченная вдруг чувством глубокого почтения, приблизилась к Ахмеду и поцеловала у него руку, говоря:

— О мукаддем Ахмед, правая рука халифа, сорок стражей твоих поручили мне передать тебе, что увидели в конце переулка старую Далилу, которую ты ищешь, и потому пустились в погоню за ней, не останавливаясь здесь; но они уверяли, что скоро вернутся назад вместе с ней, и тебе остается только подождать их в большой зале этого духана, где я сама буду прислуживать тебе своими глазами.

Тогда Ахмед Короста, предшествуемый девушкой, вошел в лавку, где, опьяненный прелестями Плутовки и побежденный ее хитростями, не замедлил осушить одну чашу за другой и свалился замертво под влиянием снотворного зелья, подмешанного в вино и оказавшего свое действие на его рассудок.

Тогда Зейнаб, не теряя времени, сняла с Ахмеда Коросты его платье и все, что на нем было надето, оставив его в одной сорочке и широких шальварах; затем она подошла к другим и обобрала их точно таким же образом. После чего она собрала всю свою утварь и все только что награбленные вещи, навьючила все это на лошадей Ахмеда Коросты и бедуина и на осла погонщика ослов и, обогащенная таким образом трофеями своей победы, вернулась беспрепятственно домой и передала все это матери своей Далиле, которая обняла ее, плача от радости.

Что же касается Ахмеда Коросты и его сорока спутников…

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что забрезжил рассвет, и скромно умолкла.

А когда наступила:

ЧЕТЫРЕСТА СОРОК СЕДЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И обогащенная таким образом трофеями своей победы, вернулась беспрепятственно домой и передала все это матери своей Далиле, которая обняла ее, плача от радости.

Что же касается Ахмеда Коросты и его сорока спутников, то они проспали два дня и две ночи, и когда наутро третьего дня пробудились от своего необычайного сна, то сначала не могли объяснить себе, каким образом сюда попали, и наконец после различных предположений убедились, что были обмануты и одурачены. Тогда они почувствовали себя очень пристыженными, особенно Ахмед Короста, который выказал такую самоуверенность в присутствии Гассана Чумы и которому было ужасно стыдно показаться на улице в том смешном наряде, в котором он оказался. Тем не менее он все же решился выйти из духана, и первый человек, попавшийся ему на дороге, был как раз сослуживец его Гассан Чума, который, увидав его в одной сорочке и шальварах и следовавших за ним сорок стражей в таком же наряде, понял с первого же взгляда, что с ними случилось и жертвами какого приключения они оказались. И, увидав это, Гассан Чума возликовал до крайних пределов ликования и запел следующие стихи:

Невинные красавицы мечтают,
Чтоб все мужчины были схожи меж собой.
Они не знают, что мы друг на друга
Тюрбанами своими лишь походим.
Одни из нас мудры, другие глупы
(И в небе ведь без блеска звезды есть),
Другие же жемчужинам подобны.
Орел и сокол падали не тронут,
Нечистый коршун трупами живет!

Пропев эти стихи, Гассан Чума подошел к Ахмеду Коросте и, сделав вид, что только сейчас узнал его, сказал:

— Клянусь Аллахом, мукаддем Ахмед, на Тигре бывает весьма свежо по утрам, и все вы совершаете большую неосторожность, выходя из дому в одной только сорочке и шальварах.

А Ахмед Короста ответил:

— Ну а ты, Гассан, еще тяжелее и холоднее умом, чем это утро! Никто не может избежать судьбы своей, а нам было суждено быть одураченными одной молодой девушкой. Не знаешь ли ты ее случайно?

Он ответил:

— Да, я знаю ее и ее мать! И если хочешь, я сейчас же пойду и арестую их.

Тот спросил:

— Как так?

Гассан ответил:

— Ты должен только явиться к халифу и в знак своей беспомощности потрясти своей цепью, а затем сказать ему, чтобы он поручил поимку старухи мне, Гассану Чуме.

Тогда Ахмед Короста, предварительно одевшись, отправился в диван вместе с Гассаном Чумой.

И халиф спросил его:

— Где же старуха, мукаддем Ахмед?

Он потряс своей цепью и ответил: