Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Но ветка вдруг хрустнула, и Сетт Зобейда, охваченная испугом, обернулась, поднеся обе руки, чтобы прикрыть свое самое главное от нескромных взглядов. Но это самое главное у Сетт Зобейды было столь значительно, что обе руки едва могли скрыть и половину этого, а поскольку от воды главное у нее было влажным и скользким, Сетт Зобейда не смогла удержать это в руках и предстала в совершенной своей наготе, и аль-Рашид, который до тех пор не наблюдал самое главное дочери своего дяди[6] в столь явном виде, был одновременно и восхищен и поражен ее громадностью и пышностью и поспешил удалиться крадучись, так же, как пришел. Однако это зрелище пробудило в нем вдохновение, и он почувствовал, что ему хочется сочинить стихи. И он начал с того, что придумал такую строку:

В бассейне чистое я видел серебро…

Но сколько он ни пытал ум свой, чтобы сложить следующие строки, ему не удалось не только закончить стих, но даже сочинить вторую строку, которая бы рифмовалась с первой; и он чувствовал себя очень несчастным и обливался потом, повторяя: «В бассейне чистое я видел серебро.» — и не мог придумать, как выйти из затруднения.

Тогда он решил призвать поэта Абу Нуваса и сказал ему:

— Посмотрим, сумеешь ли ты сочинить коротенький стих, первая строка которого была бы такой: «В бассейне чистое я видел серебро».

Тогда Абу Нувас, который, со своей стороны, тоже бродил поблизости от бассейна и видел всю вышеописанную сцену, ответил:

— Слушаю и повинуюсь!

И к полному изумлению халифа, тотчас же сочинил следующие стихи:

В бассейне чистое я видел серебро,
Молочной белизной глаза мои упились.
Там юная газель пленила душу мне,
Пытаясь скрыть свое добро
Под тенью пышных бедер,
Но так и не смогла прикрыть его рукой.
О, почему не смог я стать струей,
Чтобы ласкать ее в тот миг,
Иль превратиться в рыбку на часок?!

Халиф не пытался узнать, каким образом Абу Нувас смог придать своим стихам такую точность изображения, и щедро вознаградил его, чтобы выразить ему свое удовольствие.

Затем Шахерезада прибавила:

— Но не подумай, о царь благословенный, что это остроумие Абу Нуваса было восхитительнее его очаровательной находчивости в следующем случае.

ИМПРОВИЗАЦИЯ АБУ НУВАСА

Однажды ночью халиф Гарун аль-Рашид, томимый упорной бессонницей, прогуливался в одиночестве по галереям дворца, когда заметил одну из своих невольниц, которую чрезвычайно любил, направляющуюся к отдельному своему флигелю. Он последовал за нею и проник в ее покои. Тут он обнял ее и стал ее ласкать и возиться с нею, так что наконец покрывало, ее окутывавшее, упало, и туника соскользнула с плеч ее.

При виде этого желание возгорелось в душе халифа, и он немедленно захотел овладеть ею, но она воспротивилась, говоря:

— Умоляю тебя, о эмир правоверных, отложим это до завтра, ибо сегодня вечером я не ожидала чести твоего прихода и совсем не приготовилась к нему. Но завтра, если будет угодно Аллаху, ты найдешь меня надушенной, и прелести мои будут благоухать на ложе.

Тогда аль-Рашид не стал настаивать и, удалившись, возобновил свою прогулку.

На следующий день в тот же час он послал начальника евнухов Масрура предупредить молодую девушку о предполагаемом посещении. Но молодая девушка, почувствовавшая себя в этот день не совсем здоровой и будучи утомлена и более дурно настроена, чем когда-либо, удовольствовалась тем, что ответила Масруру, напоминавшему ей об обещании, данном ею накануне, поговоркой:

— День стирает данные ночью слова.

В ту минуту, когда Масрур передавал халифу эти слова молодой девушки, вошли поэты Абу Нувас, аль-Ракаши[7] и Абу Мусаб. И халиф, обратившись к ним сказал:

— Пусть каждый из вас сочинит мне тут же какие-нибудь стихи, вставив туда такую строку: «День стирает данные ночью слова». Тогда первый, поэт аль-Ракаши, сказал:

Берегись, мое сердце, прекрасной, но неумолимой девушки,
которая не приходит сама и не любит посещений,
которая обещает свидание
и обещание не держит и оправдывается, говоря:
«День стирает данные ночью слова».

Затем Абу Мусаб вышел вперед и сказал: