Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— Посмотрим, о мать моя! — и тотчас же нарядилась в лучшее платье свое, подвела глаза черной краской, чтобы придать бархатистость взгляду, насурмила брови надушенной лапкой и вышла, чтобы где-нибудь встретиться с тем молодым человеком.

Медленными шагами прохаживалась она по багдадским базарам, покачивая бедрами, играя глазами под легким покрывалом, бросая смертоносные для сердец взгляды, расточая одним улыбки, а другим — молчаливые посулы, кокетливые ужимки, задорные выходки, ответы взглядами, вопросы бровями, удары насмерть ресницами, возбуждая внимание звоном браслетов, музыкой погремушек и зажигая внутренности у всех, пока не встретила у выставки одного торговца кенафой — самого Али Живое Серебро, которого сейчас узнала по красоте его. Тогда она подошла к нему и как будто нечаянно так толкнула его плечом, что он пошатнулся; она же притворилась обиженной, что толкнули ее, и сказала ему:

— Да здравствуют слепцы, о зрячий!

На такие слова Али Живое Серебро только улыбнулся, посмотрел на красавицу, взгляд которой уже насквозь пронзил его, и сказал:

— О, как ты хороша, свет очей моих! Кому же принадлежишь ты?

Она наполовину закрыла свои великолепные глаза под прозрачным покрывалом и ответила:

— Каждому похожему на тебя прекрасному существу!

Живое Серебро спросил:

— Замужем ты или девица?

Она ответила:

— Замужем, на твое счастье.

Он сказал:

— Так у тебя или у меня?

Она сказала:

— Лучше у меня. Знай, что я замужем за купцом и дочь купца. Сегодня я в первый раз могу наконец выйти из дома, так как муж мой только что уехал на целую неделю. Я же, как только он уехал, захотела повеселиться и приказала своей служанке приготовить мне вкусные блюда. Но поскольку самые вкусные блюда могут доставить удовольствие только в обществе друзей, то я и вышла из дома поискать человека, такого красивого и воспитанного, как ты, чтобы разделить с ним мой покой и провести с ним ночь. И я увидела тебя, и любовь к тебе вошла ко мне в сердце. Не удостоишь ли порадовать душу мою, облегчить сердце мое и принять угощение у меня в доме.

На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ЧЕТЫРЕСТА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И прими угощение у меня в доме.

Он же ответил:

— Когда приглашают, нельзя отказывать!

Тогда она пошла впереди, а он следовал за нею из улицы в улицу на некотором расстоянии.

Но, в то время как Али шел так за нею, он подумал: «Йа Али, какую неосторожность делаешь ты в чужом городе, куда только что прибыл. Кто знает, может случиться, что ее муж нападет на тебя во время сна и отомстит и жестоко изуродует. И мудрец сказал: «Того, кто предается блуду в чужом крае, куда пришел, покарает Великий Гостеприимец». Благоразумнее было бы вежливо извиниться перед нею, сказав несколько ласковых слов».

И, воспользовавшись тем, что они проходили по уединенному месту, он подошел к ней и сказал:

— О молодуха, возьми себе этот динар, и отложим наше свидание до другого дня.

Она же ответила:

— Клянусь именем Высочайшего! Ты непременно должен быть моим гостем сегодня, потому что сегодня я нахожусь в прекраснейшем расположении духа!

Тогда он пошел за ней, и пришли они к большому дому, двери которого были заперты большим деревянным замком. Молодая женщина сделала вид, как будто ищет в кармане ключ, и, не найдя его, воскликнула с отчаянием:

— Я потеряла ключ! Как же мы войдем теперь?

Потом она задумалась, как будто ища решения, и сказала:

— Отворяй ты.

Он же возразил:

— Как могу я отворить, когда нет у меня ни ключа, ни отмычки? Не могу же я выломать дверь?!

Вместо всякого ответа она взглянула на него раза два таким взглядом, который растопил ему сердце, и прибавила:

— Тебе стоит лишь притронуться к замку, и дверь отворится.

И Живое Серебро положил руку на замок, а Зейнаб поспешила пробормотать имя матери Мусы[52] — и тотчас же замок отомкнулся и двери отворились. Они вошли в залу, наполненную прекрасным оружием и затянутую красивыми коврами, на которые она пригласила его сесть. Сейчас же постелила она скатерть и, сев рядом с ним, принялась есть и сама вкладывала ему в рот куски, потом пила с ним и веселилась, не позволяя ему, однако, никаких вольностей — ни поцелуя, ни щипка, ни укуса; и каждый раз, как он наклонялся к ней, чтобы поцеловать, она проворно прикладывала руку между своею щекой и губами молодого человека, и ему приходилось целовать только руку. На все его просьбы она отвечала:

— Полное наслаждение возможно только ночью.

Так и покончили они с трапезой; потом встали, чтобы вымыть руки, и вышли во двор к колодцу. Зейнаб захотела сама справиться с веревкой и подъемным механизмом и вытащить ведро из колодца, но вдруг она закричала, наклонилась к закраине колодца, стала бить себя в грудь, ломать руки, предаваясь крайнему отчаянью.

И Живое Серебро спросил:

— Что же с тобою, о око мое?

Она ответила: