Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Задержи их и, чтобы приучить их к тому, что им придется испытать, начни с того, что дай каждому из них по четыреста палок по подошвам. Затем ты посадишь их на шелудивого верблюда лицом к хвосту и проведешь по всему городу и глашатаю велишь кричать: «Вот начало наказания клеветников, обидчиков женщин, тех, кто смущает соседей и плюет на честных людей!»

Сделав это, ты посадишь на кол ртом шейх-аль-балада, ибо им он больше всего и грешил, а затем ты бросишь его гнилое тело собакам.

Потом возьмешь желтоглазого человека с безволосым лицом, гнуснейшего из двух, помогавших шейх-аль-баладу в его гнусных делах, и утопишь его в дерьме в выгребной яме, находящейся при доме соседа его Абул Гассана. Потом будет черед и другого помощника, того, что похож на толстого и смешного шута. Его накажешь только следующим образом: вели искусному столяру сделать стул и устроить его так, чтобы он разлетался на куски каждый раз, как этот человек на него сядет, и ты приговоришь его к тому, чтобы он всю жизнь свою садился на этот стул. Ступай и исполни мои приказания!

Выслушав эти слова, начальник стражи Ахмед Короста, получивший от Джафара предписание исполнять все приказания Абул Гассана, приложил руку к голове в знак того, что готов сам лишиться головы, если не исполнит в точности того, что ему приказано. Потом он вторично поцеловал землю между рук Абул Гассана и вышел из тронной залы.

Вот и все, что было с ним.

А халиф, видя, что Абул Гассан с такою серьезностью относится к преимуществам царской власти, был чрезвычайно доволен.

Абул Гассан же продолжал творить суд: назначать, увольнять, решать текущие дела до тех пор, пока не вернулся начальник стражи. И спросил его Абул Гассан:

— Исполнил ли ты мой приказ?

Начальник стражи распростерся по обычаю перед престолом, потом вынул из-за пазухи бумагу и подал ее Абул Гассану, который развернул ее и прочитал всю. То был именно протокол о приведении в исполнение приговора троим кумовьям, подписанный законными свидетелями и лицами, известными всему кварталу. И сказал Абул Гассан:

— Хорошо! Я доволен! Пусть и всегда так будут наказаны клеветники, обидчики женщин и все, вмешивающиеся в чужие дела!

Затем Абул Гассан подозвал главного казначея и сказал ему:

— Возьми немедленно в казначействе мешок с тысячей золотых динаров, иди в тот самый участок, куда я посылал начальника стражи, и спроси, где находится дом Абул Гассана, того, которого зовут Беспутным. А так как этот Абул Гассан далеко не беспутный, а скорее превосходный и хорошо воспитанный человек, которого все знают в околотке, то все и поспешат указать тебе его дом. Тогда ты войдешь и спросишь его уважаемую мать; и после приветствий и знаков внимания, которых заслуживает эта почтенная старуха, ты скажешь ей: «О мать Абул Гассана, вот мешок с тысячей динаров золотом, его посылает тебе господин наш халиф. Этот подарок ничтожен в сравнении с твоими достоинствами. Но в настоящее время казна пуста, и халиф сожалеет, что сегодня не может сделать для тебя больше!» — передашь ей мешок и вернешься дать отчет.

Главный казначей ответил, что слышит и повинуется, и поспешно ушел исполнять приказ.

После этого Абул Гассан знаком дал знать великому визирю Джафару, что пора закрыть заседание Совета. Джафар передал знак визирям, эмирам, старшим придворным и другим присутствующим, и все, распростершись у подножия престола, вышли в таком же порядке, как и вошли. При Абул Гассане остались только великий визирь Джафар и меченосец Масрур, которые приблизились к нему и помогли встать, взяв его один под правую, а другой под левую руку. И довели они его до дверей внутренних женских покоев, где был подан обед.

И дежурные дамы заменили тотчас же Джафара и Масрура и ввели его в залу пиршества.

Сейчас же раздались чарующие звуки лютен, теорб[9], гитар, флейт, гобоев и кларнетов, сопровождавших свежие голоса молодых девушек так мелодично и так стройно, что беспредельно восхищенный Абул Гассан не знал, на что решиться, и наконец сказал себе: «Теперь невозможно более сомневаться. Я действительно эмир правоверных Гарун аль-Рашид. Все это не может быть сном. Иначе как бы мог я слышать, чувствовать, ходить? Эта бумага, протокол приведения в исполнение приговора, у меня в руках; это пение, эти голоса — я их слышу; и все остальное, эти почести, это внимание, все для меня! Я халиф!»

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ШЕСТЬСОТ ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И все для меня! Я халиф!