Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Однако вскоре вошли рабы с нагруженными яствами подносами на головах, и они поставили их перед нами. И я заметил, что при виде этих блюд возбуждение супруги моей усилилось, и ее матовые атласным щеки кидало то в краску, то в необычайную бледность; она смотрела на окружавшие ее предметы, словно не видя их, а ее зрачки расширились.

Я же, приписывая все это ее застенчивости и незнанию наших обычаев, хотел побудить ее прикоснуться к поданным яствам, и я начал с блюда из риса, сваренного на масле, которое я начал есть по нашему обычаю, захватывая его пальцами. Однако это зрелище, вместо того чтобы пробудить в душе супруги моей аппетит, без сомнения, вызвало у нее противоположное чувство — отвращение, если не тошноту. И, не последовав моему примеру, она отвернулась и огляделась, словно ища чего-то. Затем, после долгих колебаний, когда она увидела, что я взглядом умоляю ее прикоснуться к блюдам, она вытащила из маленького костяного футляра, висевшего у нее на груди, нечто вроде тоненькой соломинки, похожей на стебелек, которыми мы пользуемся для чистки ушей. И она осторожно захватила эту маленькую заостренную палочку между двумя пальцами и принялась медленно ковырять ею рис и еще медленнее, по зернышку, подносить его к губам. И между каждым из этих проглоченных ею крошечных зернышек проходил довольно длинный промежуток времени. Таким образом, я уже закончил свою трапезу, а она еще не съела и дюжины рисинок. И это было все, что она съела в тот вечер. И я смог по ее невнятному жесту понять, что она насытилась. И я не хотел увеличивать ее смущение или пугать ее, настаивая на том, чтобы она приняла какую-то другую пищу.

Все это только укрепило меня в убеждении, что моя жена-иноземка — создание, непохожее на жителей наших краев. И я подумал про себя: «Как отличается от здешних женщин эта юница, которой для пропитания нужен корм, как маленькой птичке! И если столько необходимо для нужд его тела, то что же необходимо для души ее?!» И я решил целиком посвятить свое время попыткам разгадать ее душу, которая казалась мне непостижимой.

И я подумал в тот вечер, пытаясь дать правдоподобное объяснение такому ее поведению, что она не привыкла есть с мужчинами, тем более с мужем, перед которым, как, возможно, ее учили, она должна была проявлять сдержанность. И я сказал себе: «Да, наверняка это именно так. Однако вскоре она оставит свою сдержанность, потому что она простодушна и наивна. Не может быть, чтобы она уже поужинала! Скорее всего, она еще не насытилась и сделает это, когда останется на свободе в одиночестве».

И тогда я встал, взял ее с бесконечными предосторожностями за руку и отвел в приготовленную спальню. И там я оставил ее в покое, чтобы она могла действовать по своему усмотрению, а сам незаметно удалился.

И в ту ночь я не хотел ее беспокоить или казаться ей назойливыми и входить в спальню жены своей, как это обычно делают мужчины в брачную ночь, напротив, я думал, что своим благоразумным поведением добьюсь благосклонности жены моей и тем самым докажу ей, что мужчины в наших краях далеко не жестоки и не лишены хороших манер и что они умеют, когда это необходимо, проявлять деликатность и сдержанность. Но клянусь жизнью твоей, о эмир правоверных, у меня было желание в ту ночь войти в мою белокурую жену, дочь Севера, которая была необычайно мила и которая смогла очаровать мое сердце своей необычной грацией и таинственностью, с которой она двигалась. Но мое удовольствие от вида ее было слишком ценным, чтобы рисковать им, переломив ситуацию, и я мог бы только выиграть, подготовив нужную почву и позволив плоду потерять кислоту свою и обрести полную зрелость и благоприятную свежесть. И эта ночь была для меня бессонной, и я думал о белокурой красавице, своей юной незнакомке, которая привнесла благоухание в жилище мое и чье роскошное тело казалось мне аппетитным, как свежий абрикос, покрытый легким пушком, и столь же желанным.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

ВОСЕМЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ НОЧЬ,

она продолжила:

Золото волос ее ослепляло, и роскошное тело ее казалось мне аппетитным, как свежий абрикос, покрытый легким пушком, и столь же желанным.

А на следующий день, когда мы встретились за столом за трапезой, я поприветствовал ее с улыбающимся лицом и низко поклонился ей, как делал это, когда к нам с Запада прибывали эмиры, посланные королем франков. И я заставил ее сесть рядом с собою перед подносами с яствами, среди которых, как и накануне, стояло блюдо с рассыпчатым рисом, чудесно сваренным на масле и присыпанным молотой корицей. Но моя супруга стала вести себя точно так же, как и накануне: она прикасалась только к единственному блюду с рисом, исключая все остальные кушанья, и она накалывала рисинки одну за другой на палочку, похожую на ухочистку, и не спеша подносила их к своему рту.