Тысяча осеней Якоба де Зута

– Искра нечаянно попадет, и всех нас нах… на хорошенькие такие кусочки разнесет, сэр. В-третьих… – Мофф загибает пальцы, – забить порох прибойником, сэр, четвертое – закатить ядро, сэр, пятое – забить пыж, сэр, а то глядишь, ядро выкатится и в море плюхнется, сэр.

– Да уж, и будем мы тогда ни дать ни взять французы какие-нибудь. В-шестых?

– Выкатить пушку вперед, сэр, чтоб передний край лафета прям в фальшборт упирался. Седьмое, затравочную трубку в затравочное отверстие просунуть. Восьмое, поджигаем затравку посредством кремня, пальщик орет: «Готов!», от затравки порох в стволе вспыхивает и производит выстрел, и все, что попадется у ядра на пути, разносит вдребезги в тартарары.

– И что тогда происходит с лафетом? – вмешивается Пенхалигон.

Уолдрон захвачен врасплох не меньше Моффа; он слишком быстро вскакивает, чтобы отдать начальству честь, и стукается головой.

– Прощенья просим, капитан, не заметили вас.

– Что происходит с лафетом, мистер Уэсли? – повторяет Пенхалигон.

– Отдача кидает его назад, сэр, и он откатывается, покуда тали и брюк его не остановят.

– Что может при откате произойти с человеческой ногой, мистер Уэсли?

– Ну… Если нога под откат попадет, от нее немного останется, сэр.

– Продолжайте, мистер Уолдрон.

Пенхалигон идет дальше, вдоль правого борта, вспоминая, как сам был «пороховой мартышкой», и придерживаясь за протянутую поверху веревку. При своем росте в пять футов восемь дюймов он значительно выше среднего моряка, и приходится следить за тем, чтобы не ободрать макушку о потолок палубы. Жаль, не настолько велико его состояние и призовые деньги за захваченные корабли, чтобы закупать порох для артиллерийской практики. Капитанов, которые тратят таким образом больше трети своей доли, лорды Адмиралтейства считают людьми безрассудными.

Шестеро уроженцев Ганновера, которых он снял с китобойца у острова Святой Елены, старательно стирают, выжимают и развешивают запасные гамаки, борясь с качкой. Все они хором здороваются: «Капитарн!» – и возвращаются к молчаливому труду. Чуть дальше несколько матросов под командованием лейтенанта Абеля Рена драят палубу с горячим уксусом и пемзой. Все, что наверху, покрыто грязью ради камуфляжа, но нижние палубы нужно защищать от плесени и скверного воздуха.

Рен отвешивает матросу звучный удар своей тростью из ротанга и кричит:

– Три как следует! Что ты ее щекочешь, нежная ромашка?

Тут он делает вид, будто только что заметил капитана, и отдает честь:

– Добрый день, сэр!

– Добрый день, мистер Рен. Все хорошо?

– Лучше не бывает, сэр! – лихо отвечает неказистый, но щеголеватый второй лейтенант.

Проходя мимо отгороженного парусиной камбуза, Пенхалигон отгибает уголок ткани и заглядывает в чадный закуток, где дежурные помогают коку и его ученику резать продукты, поддерживать огонь в плите и следить, чтобы котлы не перевернулись. Кок бросает в булькающую смесь шматки соленого свиного сала: четверг – день свинины. Чтобы было погуще, добавляет китайскую капусту, рис и нарезанный ломтиками ямс. Пускай сыновья мелкопоместных дворян воротят нос от такой еды, с избытком соли и крахмала, а рядовые матросы на корабле питаются лучше, чем на берегу.

Личный повар Пенхалигона, по имени Джонас Джонс, хлопает в ладоши:

– Так, ребята, ставки сделаны!

– Начинаем игру! – объявляет Чигвин.

Чигвин и Джонс берут по курице и трясут, пока птицы не впадают в состояние панического ужаса.

Собравшиеся на камбузе человек десять-двенадцать дружно скандируют:

– И-раз! И-два! И-три!

Чигвин и Джонс отсекают кухонными ножницами каждый своей курице голову и ставят их на палубу. Матросы радостно вопят, подбадривая бьющиеся на полу обезглавленные куриные трупы. Полминуты спустя рефери объявляет, что у Чигвина «сдохла птичка!», в то время как курица Джонса все еще брыкается, лежа на боку. Монеты переходят из рук в руки, проигравшие хмурятся, победители торжествуют, а птиц уносят ощипывать и потрошить.

Можно было бы наказать участников забавы по невнятному обвинению «Непочтительное обращение с офицерским обедом», но Пенхалигон идет дальше, к лазарету. Здесь деревянные переборки не доходят до потолка, позволяя впустить немного света и выпустить наружу тяжелый больничный воздух.

– Не-не-не, тютя, там вот как поется…

Это говорит Майкл Тоузер, еще один уроженец Корнуолла. Одиннадцать лет назад брат капитана, Чарли, отправил его волонтером на бриг под названием «Дракон», где Пенхалигон служил в то время вторым лейтенантом. С тех пор Тоузер и еще девять человек – ныне все опытные моряки – повсюду следовали за своим патроном.

Тоузер хрипло и фальшиво поет:

Глянь, плывут, плывут фрегаты,
Все надуты паруса.
Глянь, плывут, плывут фрегаты,
Все с добычей? Чудеса!
Ах, мой миленький матросик,
Голубок, красавчик мой!
Ах, любимый мой матросик
Возвращается домой.

– Там не «голубок», – возражает кто-то, – а «морячок».