Тысяча осеней Якоба де Зута

– «Капитану английского корабля „Феб“. Градоправитель Сирояма сообщает „англичанцам“, что изменения…» Простите, сэр, грамматика у них доморощенная… «Изменения в законах о торговле с иностранцами не в компетенции городской управы Нагасаки. Это прерогатива сёгуна и его Совета старейшин в Эдо. Посему английскому капитану…» Тут написано «приказываем»!.. «Приказываем оставаться на якорной стоянке в течение шестидесяти дней, пока соответствующие инстанции в Эдо обсудят возможный договор с Великобританией».

За столом воцаряется враждебное молчание.

– Пигмеи желтопузые! – взрывается Рен. – Принимают нас за каких-нибудь гайдуков!

Фишер, почуяв, что что-то пошло не так, просит показать ему письмо.

Ховелл поднимает ладонь: «Подождите».

– Там дальше еще хуже, сэр. «Английскому капитану приказываем отправить на берег весь запас пороха…»

– Да мы лучше сдохнем к чертям, – орет Катлип, – чем отдадим им порох!

«Дурак я, дурак, – думает Пенхалигон. – Забыл, что в дипломатии никогда ничего не бывает просто».

Ховелл продолжает:

– «…Весь запас пороха и допустить на корабль инспекторов для проверки выполнения. Англичане не должны предпринимать попыток высадиться на берег». Это подчеркнуто, сэр. «Такая попытка без письменного разрешения градоправителя будет рассматриваться как начало военных действий. И последнее: предупреждаем английского капитана, что по законам сёгуна контрабандистов казнят путем распятия». Подпись – градоправитель Сирояма.

Пенхалигон трет глаза. Нога болит ужасно.

– Покажите нашему «консулу» плоды его великого хитроумия.

Петер Фишер читает письмо, не веря своим глазам, а потом, заикаясь, разражается визгливыми протестами.

– Капитан, Фишер уверяет, что камергер ни слова не говорил ни о шестидесяти днях, ни о порохе.

– Не сомневаюсь, – откликается капитан. – Фишеру сказали то, что было удобней.

Пенхалигон вскрывает конверт с письмом от доктора. Он ожидает увидеть еще один голландский текст, но письмо написано по-английски, аккуратным убористым почерком.

– Да у них талантливый лингвист имеется! «Капитану Королевского флота Пенхалигону. Сэр, я, Якоб де Зут, избранный сегодня президент Временной Республики Дэдзима…»

– Республика! – хмыкает Рен. – Эта кучка пакгаузов?

– «…имею честь сообщить, что мы, нижеподписавшиеся, отвергаем меморандум, написанный в Кью, не признаем вашего намерения беззаконно захватить голландские торговые интересы в Нагасаки, отказываемся от предложенной вами приманки в виде сотрудничества с Английской Ост-Индской компанией, требуем освобождения управляющего факторией ван Клефа, а также извещаем мистера Петера Фишера, что он отныне изгнан с нашей территории».

Четверо офицеров смотрят на бывшего консула Фишера. Тот с трудом сглатывает и просит перевести.

– Читаем дальше: «Как бы ни уверяли вас в обратном господа Сниткер, Фишер и иже с ними, японские власти рассматривают вчерашнее похищение как покушение на свой суверенитет. Подумайте о своей команде, без вины вовлеченной в государственные интриги, подумайте о их женах, родителях и детях. Можно понять, что капитан Королевского флота обязан выполнять приказы, но à l’impossible nul n’est tenu. Остаюсь ваш покорный слуга Якоб де Зут». Подписано всеми голландцами.

Снизу, из кают-компании, доносится разудалый хохот.

– Мистер Ховелл, объясните, пожалуйста, в двух словах суть дела мистеру Фишеру.

Пока Ховелл переводит письмо на голландский, майор Катлип раскуривает трубку.

– Почему этот Маринус скормил нашему пруссаку такую кучу ослиного навоза?

– Чтобы он сам разыграл из себя первостатейного осла, – вздыхает Пенхалигон.

– А что там за лягушачье кваканье в конце? – спрашивает Рен.

Тальбот покашливает.

– «Ни от кого нельзя требовать невозможного».

– Как я ненавижу, – говорит Рен, – таких, кто пукнет по-французски и ждет аплодисментов.

– А к чему этот балаган с «республикой»? – кривится Катлип.

– Для поднятия боевого духа. Сограждане-республиканцы сражаются лучше, чем трясущиеся от страха подчиненные. Этот де Зут не такой тупица, как его расписывал Фишер.

Пруссак тем временем обрушивает на Ховелла целую лавину возмущенных реплик.

– Он уверяет, капитан, что все состряпали де Зут и Маринус, а другие подписи подделали. Говорит, Герритсзон и Барт вообще писать не умеют.

– Потому они и поставили оттиск большого пальца! – Пенхалигон еле сдерживает сильнейшее желание швырнуть пресс-папье из китового зуба прямо в мучнисто-бледное, потное и отчаянное лицо Фишера. – Покажите ему, Ховелл! Покажите отпечатки пальца! Большого пальца, Фишер! Двух больших пальцев!

* * *

Снасти скрипят, матросы храпят, крысы грызут, лампы шипят. Пенхалигон сидит за складным столом в освещенной лампой деревянной утробе своей каюты, почесывает зудящее местечко между костяшками левой руки и слушает, как на палубе перекликаются двенадцать часовых:

– Три склянки, все спокойно.