Тысяча осеней Якоба де Зута

Сниткер по собственной инициативе еще что-то говорит Ховеллу.

Пенхалигон прикидывает расстояние – примерно пятьсот ярдов.

Ховелл продолжает:

– Капитан, мистер Сниткер просил вам сказать, что если бы вы его выбрали консулом, результат был бы совсем иным, но если бы он знал, что вы – вандал-разрушитель, ни за что не привел бы вас в эти воды.

«Как удачно, Ховелл, – думает Пенхалигон. – Сниткер сказал то, что вы не посмели произнести вслух».

– Спросите Сниткера, как поступят с ним японцы, если его сейчас выбросить за борт.

Ховелл переводит, и Сниткер уходит, как побитая собака.

Пенхалигон вновь рассматривает двух голландцев на Дозорной башне.

Врач и ученый Маринус вблизи кажется неотесанным плебеем.

Де Зут, напротив, моложе и элегантней, чем представлялось.

«Что ж, испытаем вашу голландскую храбрость против английских пушек».

Из люка по пояс высовывается Уолдрон:

– Ждем только вашего слова, капитан!

Восточный дождик, нежный, как кружево, падает на выдубленные всеми ветрами лица матросов.

– Задайте им жару, мистер Уолдрон…

– Есть, сэр!

Уолдрон передает приказ своим людям:

– Правый борт, пли!

Майор Катлип напевает детскую песенку:

– Три слепые мышки, три слепые мышки…

Из орудийных портов несется крик пальщиков:

– Готов!

Голландцы на Дозорной башне смотрят прямо в жерла пушек.

Пара чибисов летит над самой водой, задевая ее кончиками крыльев.

«Работа для солдата или безумца, – думает Пенхалигон, – а не для врача и лавочника».

Первый пушечный выстрел грохочет так, что череп едва не раскалывается. Уже немолодое сердце Пенхалигона колотится, как в его первом бою с американским капером, четверть века назад. Еще одиннадцать пушек выстреливают одна за другой.

Один пакгауз обрушился; береговая стена пробита в двух местах; над крышами взлетают фонтаны черепицы, и капитан удовлетворенно всматривается в тучи дыма и пыли: «Наверняка де Зут и Маринус удрали, поджав свои нидерландские хвосты».

– …Отрубила им хвосты кухонным ножом… – напевает Катлип.

Ветер несет дым от выстрелов на палубу, окутывая офицеров плотным облаком.

Тальбот видит первым:

– Сэр, они все еще на Дозорной башне!

Пенхалигон спешно ковыляет к люку. Больная нога взывает о милосердии, а трость отстукивает по палубе: «Чтоб вас черти взяли, чтоб вас черти взяли… Чтоб вас черти взяли!»

За капитаном нервными спаниелями торопятся лейтенанты, ожидая, что он того и гляди свалится.

– Готовьте второй залп! – кричит капитан в люк, Уолдрону. – Десять гиней расчету, который снесет Дозорную башню!

Снизу доносится голос Уолдрона:

– Есть, сэр! Так точно, сэр! Вы слышали капитана, ребята!

Разъяренный Пенхалигон тащится обратно на шканцы, офицеры следом.

– Держите корабль неподвижно, мистер Уэц! – приказывает он штурману.

Уэц мгновенно, на чистых инстинктах, решает алгебраическое уравнение, учитывающее скорость ветра, площадь парусности и угол руля.

– Есть держать неподвижно, капитан!

– Капитан, – говорит Катлип, – на расстоянии ста двадцати ярдов мои молодцы могли бы вышить эту нахальную парочку ажурными узорами.

«Тристрама на шканцах, – так рассказывал капитан „Бленхейма“ Фредерик, – прошило ружейным огнем. Он мог броситься плашмя на палубу и остаться в живых, как делали другие офицеры, но не захотел; при опасности он никогда и бровью не вел…»

– Я не рискну посадить корабль на мель, майор. Это может плохо кончиться.

«Помнишь бульдога Чарли, – вздыхает Пенхалигон, – и крикетную биту?»

– Проклятый дым, – бормочет капитан, моргая. – Все глаза выел.

«Трусы, как вороны, пожирают погибших храбрецов».

– Мне все это напоминает Маврикийскую кампанию, – сообщает Рен Тальботу и мичманам. – Я тогда служил на «Свифтшуре». Три французских фрегата погнались за нами, как свора охотничьих псов за лисой…

– Сэр, – негромко произносит Ховелл, – позвольте одолжить вам плащ? Дождь…

Пенхалигон предпочитает ощетиниться:

– Разве я уже настолько дряхлый, лейтенант?

Роберт Ховелл мгновенно превращается в лейтенанта Ховелла.

– Простите, сэр. Не хотел вас задеть.

Уэц выкрикивает команды; марсовые отвечают; канаты натягиваются; шкивы скрипят; дождевые капли сверкают.

Высокий узкий пакгауз на Дэдзиме запоздало рушится с треском и грохотом.

– …Так я оказался на вражеском корабле, – рассказывает Рен. – В сумерках, в дыму и суматохе я надвинул пониже шляпу, взял фонарь и пошел за одной из французских макак в пороховой погреб. Темно было как ночью. Рядом была канатная кладовая, я проскользнул туда и сыграл в поджигателя…

Вновь появляется Уолдрон:

– Сэр, пушки ко второму залпу готовы!

«Решили изображать из себя флотских офицеров?..» Пенхалигон не сводит глаз с де Зута и Маринуса…

«…Так и умрите, как флотские офицеры!»

– Помните про десять гиней, мистер Уолдрон.

Уолдрон исчезает и уже на батарейной палубе вопит как полоумный:

– А ну, зададим им перцу!

Шестеренки времени проворачиваются и сцепляются зубьями. Пальщики кричат: «Готов!»

Ядра летят по невероятно красивой, чудовищной дуге…

…и врезаются в крышу пакгауза, в стену. Одно ядро проносится в каком-нибудь ярде от де Зута и Маринуса. Они падают ничком, но все остальные ядра перелетают далеко за Дэдзиму…