Тысяча осеней Якоба де Зута

– Кажется, этот жест происходит от лучников в битве при Азенкуре.

Из люка ближе к корме выкатывают пушку, затем другую; затем все двенадцать.

Пара чибисов низко летит над каменно-серой водой, задевая ее кончиками крыльев.

– Сейчас будут… – Голос Якоба совсем не узнать. – Маринус! Уходите!

– А знаете, Пит Барт мне рассказывал, что однажды зимой – близь Палермо, кажется, дело было – Гроте в самом деле продал овчарам овечий навоз.

Якоб видит, как английский капитан открывает рот и выкрикивает…

«Пли!»

Якоб зажмуривается, стискивая в руке Псалтирь.

Дождь совершает обряд крещения над каждой секундой, пока пушки наконец не выстреливают.

Громовое стаккато оглушает Якоба. Небо, качнувшись, кренится набок. Одна пушка запоздало выстрелила после других. Якоб не помнит, как бросился плашмя на деревянный настил, но приходит в себя он лежа ничком. Проверяет руки-ноги – пока еще все на месте. Костяшки пальцев ободраны и почему-то болит левое яичко, но в остальном Якоб невредим.

Все собаки Дэдзимы лают, и вороны словно с ума посходили.

Маринус опирается на поручень.

– Пакгауз номер шесть придется отстраивать заново; в Морской Стене позади Гильдии проделали большую дыру; комендант Косуги, вероятно… – (от Морской Стены доносится могучий вздох, а за ним грохот), – совершенно точно будет сегодня искать ночлег где-нибудь в другом месте, а я со страху описался. Наш доблестный флаг, как видите, не задело. Половина ядер пролетели у нас над головой… – Доктор смотрит в противоположную от моря сторону. – И наделали бед на берегу. Quid non mortalis pectora cogis, Auri sacra fames[27].

Ветер срывает с корабля дымовую вуаль.

Якоб встает, стараясь дышать ровно.

– Где Уильям Питт?

– Удрал. Одна Macaca fuscata умней, чем два Homo sapiens.

– Доктор, я не знал, что вы закаленный в боях ветеран.

Маринус шумно выдыхает.

– Ну как, артиллерийский огонь с близкого расстояния вбил в вашу голову хоть немного здравого смысла, или мы остаемся?

«Я не могу покинуть Дэдзиму, – понимает Якоб, – а умирать очень страшно».

– Значит, остаемся. – Маринус прищелкивает языком. – Сейчас будет небольшой перерыв, прежде чем британцы продолжат представление.

В храме Рюгадзи бьют час Лошади, как в любой обычный день.

У Сухопутных ворот несколько стражников рискуют выглянуть наружу.

Группа людей бежит от площади Эдо через Голландский мост.

Якоб вспоминает, как Орито усаживали в паланкин.

Он старается представить, как она борется за жизнь, и воссылает молитву без слов.

Футляр со свитком лежит у него в кармане.

«Если меня убьют, пусть свиток найдут и его прочтет кто-нибудь, облеченный властью»…

Китайские купцы на крыше машут руками.

Суета вокруг орудийных портов на «Фебе» обещает новый залп.

«Если я замолчу, – думает Якоб, – то разобьюсь вдребезги, как тарелка, которую с размаху бросили на пол».

– Доктор, я знаю, во что вы не верите. А во что верите?

– О, в метод Декарта, в сонаты Доменико Скарлатти, в лечебные свойства хины… На свете мало того, что заслуживает веры или неверия. Чем тщиться опровергнуть, лучше постараться сосуществовать…

Дождевые тучи переваливают через горную гряду. С полей шляпы Ари Гроте течет вода.

– Северная Европа – край холодного света и четких линий… – Якоб понимает, что городит чушь, но не может остановиться. – То же и протестантизм. Средиземноморье – мир неукротимого солнечного света и непроницаемой тени. То же и католицизм. А здесь… – Якоб широким жестом обводит остров. – Этот… непостижимый Восток… с его колоколами, с его драконами, с его миллионами… Здесь понятие переселения душ, понятие кармы, еретические у нас на родине, обретают… обретают… – Голландец громко чихает.

– Будьте здоровы! – Маринус умывает лицо дождевой водой. – Достоверность?

Якоб снова чихает.

– Я говорю какую-то бессмыслицу.

– Быть может, в бессмыслице как раз больше всего смысла.

Над скопищем крыш, взбирающихся по склону, из разбитого дома струйкой крови вытекает дым.

Якоб ищет глазами Дом глициний, но Нагасаки – настоящий лабиринт.

– Доктор, а те, кто верят в карму, считают ли, что некий… нечаянный грех может отозваться человеку не только в следующей, но и в этой жизни?

– Каким бы ни был ваш гипотетический грех, Домбуржец, – Маринус достает два яблока и одно протягивает Якобу, – едва ли он настолько страшен, чтобы считать наше нынешнее положение справедливой карой.

Доктор подносит яблоко ко рту…

На этот раз ударной волной сбивает с ног обоих.

Когда Якоб приходит в себя, оказывается, что он лежит свернувшись в клубочек, словно малыш под одеялом в комнате, где водятся привидения.

На землю все еще сыплются куски черепицы. «Яблоко потерял», – думает Якоб.

– Клянусь Христом, Магометом и Фу Си, – говорит Маринус. – Близко на этот раз.

«Два раза я выжил, – думает Якоб, – но беда всегда приходит трижды».

Голландцы встают, помогая друг другу, словно калеки.