Тысяча осеней Якоба де Зута

– «Утка-уточка в пруду, ити-ни-сан?»[31]

Сирояма взглядом велит наложнице не волноваться.

«Лучше для него, – думает градоправитель, – что он еще маленький и не понимает».

– Иди сюда! – Кавасэми опускается на колени. – Иди ко мне, Нао-кун…

Мальчик прижимается к матери и запускает ручку ей в волосы.

Сирояма садится рядом, жестом фокусника раскрывает ладони…

…В руке у него крошечный замок на утесе, все из кости.

Сирояма медленно вращает фигурку перед восхищенными глазами малыша.

Крошечные ступеньки; облака; сосны; крепостные стены словно вырастают из скалы…

– Это вырезал твой прадед из рога единорога, – говорит Сирояма.

…Арка ворот; окна; бойницы; и на самом верху – пагода.

– Нам не видно, – говорит градоправитель, – но в этом замке живет принц.

«Ты забудешь мою сказку, – думает он, – зато твоя мама будет помнить».

– Принца зовут так же, как нас: «Сиро» – замок, «яма» – гора. Принц Сирояма не такой, как все. Мы с тобой когда-нибудь умрем, вернемся к предкам, а принц не умрет никогда. Пока здесь, снаружи, хоть один Сирояма – я, ты, твой сын – держит в руках маленький замок и заглядывает в окошки.

Наодзуми берет ручками резную статуэтку и подносит к самым глазам.

Сирояма удерживается, не сгребает малыша в объятия, чтобы вдохнуть его нежный детский запах.

– Спасибо, отец, – подсказывает Кавасэми, пригибая голову ребенка в поклоне.

Наодзуми убегает со своей добычей, прыгает с циновки на циновку. У самой двери оборачивается и смотрит на отца, и Сирояма думает: «Сейчас».

Мальчик переступает порог и уходит навсегда.

«Дети появляются на свет благодаря похоти родителей, – думает Сирояма, – по случайности, по обязанности…»

Ноготки в вазе – точно такого цвета, как память о лете.

«…Но быть может, всех счастливее те, кто рождаются от неосознанной мысли, что нестерпимую пропасть между влюбленными может преодолеть только мост из костей и плоти нового человечка».

Колокол в храме Рюгадзи вызванивает час Лошади.

«Пора, – думает Сирояма. – Я должен совершить убийство».

– Тебе лучше уйти, – говорит он наложнице.

Кавасэми смотрит в пол. Держится, не плачет.

– Если у мальчика проявятся способности к игре в го, найми ему учителя из школы Хонинбо.

* * *

Прихожая перед Залом шестидесяти циновок и длинная галерея, ведущая к парадному дворику, битком набиты коленопреклоненными советниками, инспекторами, стражниками, служащими казначейства и домашними слугами. Сирояма останавливается.

В мутном, мусорном небе сплетничает воронье.

– Поднимите головы, все! Я хочу видеть ваши лица.

Две-три сотни лиц обращаются к градоправителю. Глаза, глаза, глаза…

«Любуются на привидение, – думает Сирояма. – Еще живое».

– Градоправитель-сама! – Старейшина Вада сам себя назначил общим представителем.

Сирояма смотрит на этого преданного зануду.

– Вада-сама?

– Служить господину градоправителю было величайшей честью для меня…

Черты Вады заострились от эмоций; глаза блестят.

– Все мы многому научились от мудрого примера господина градоправителя…

«Только одному вы от меня научились, – думает Сирояма. – Строго следить за тем, чтобы в береговой охране всегда было не меньше тысячи воинов».

– Память о вас будет вечно жить в наших сердцах!

«А мое сердце и все остальное тело тем временем сгниет в земле».

– Нагасаки никогда! – По лицу старейшины струятся слезы. – Никогда не оправится!

«Как же, – думает Сирояма, – через неделю все уже вернутся к обычной жизни».

– От имени всех, кто… удостоился чести служить вам…

«Даже неприкасаемых, – думает градоправитель, – выносящих ночные горшки?»

– …я, Вада, выражаю нашу вечную благодарность за ваше милостивое покровительство!

Голуби на карнизе крыши воркуют, словно бабушки над новорожденными младенцами.

– Спасибо, – говорит Сирояма. – Служите моему преемнику, как служили мне.

«Итак, последняя речь, которую я слышал в своей жизни, оказалась еще и самой глупой».

Камергер Томинэ открывает дверь, за которой Сирояму ждет последний собеседник.

* * *

Раздвижные двери с негромким рокотом закрываются. Теперь в Зал шестидесяти циновок никто не войдет, пока Томинэ не объявит о достойной смерти градоправителя Сироямы. Притихшая толпа на галерее возвращается в солнечное царство Жизни. Из уважения к градоправителю все крыло будет пустовать до самой ночи, не считая стражников, делающих обход.

Один высокий ставень приоткрыт, но в просторном зале все равно сумрачно.

Господин настоятель Эномото изучает позицию на доске для игры в го.

Вот он оборачивается и кланяется. Послушник кланяется намного ниже.

Градоправитель начинает путь к середине зала. Его тело расталкивает тяжелые занавеси неподвижного воздуха. Ноги шелестят по полу. Камергер Томине следует за своим господином.

Кажется, что Зал шестидесяти циновок на самом деле шириной в шесть сотен циновок или даже шесть тысяч.

Сирояма садится за столик с игрой, напротив своего врага.

– Отвлекать последними просьбами такого занятого человека – непростительный эгоизм.

– Просьба вашего превосходительства весьма лестна для меня, – отвечает Эномото.