Тысяча осеней Якоба де Зута

– Яд воздействует на мышцы человека, начиная с конечностей и постепенно доходя до сердца и диафрагмы. Его добывают из ядовитой железы древесной змеи, которая водится только в дельте одной реки в Сиаме. Это животное называют «четырехминутной змеей». Ученый аптекарь мог бы догадаться почему. Яд чрезвычайно смертоносен, и достать его чрезвычайно трудно. Однако у камергера Томинэ имеются чрезвычайно полезные знакомства. Мы испробовали яд на собаке… Сколько она прожила, камергер?

– Меньше двух минут, ваше превосходительство.

– Издохла собака от потери крови или от удушья, это мы скоро узнаем. Я уже не чувствую локтей и коленей.

Послушник помогает Эномото сесть.

Послушник падает и лежит, дергаясь, как марионетка, у которой перерезали нитки.

– На воздухе, – продолжает градоправитель, – яд затвердевает очень тонкими прозрачными пластинками. А попадая в жидкость, особенно в спиртное, вроде сакэ, мгновенно растворяется. Поэтому я выбрал темные шероховатые чашки в стиле Сакурадзимы – чтобы спрятать нанесенный на донышко яд. Вы разгадали мой план наступления на доске для игры в го, но просмотрели такую простую стратагему. Ради этого стоило умереть.

Эномото с перекошенным от страха и ярости лицом тянется к мечу, но рука одеревенела и он не в состоянии вытащить клинок из ножен. Он смотрит на свою руку, не веря глазам, и с глухим рычанием замахивается кулаком на чашечку, из которой пил сакэ.

Она катится по полу, подпрыгивая, словно плоский камешек по темной воде.

– Если бы ты только знал, Сирояма, жалкий слепень! Если бы хоть знал, что ты наделал…

– Я знаю одно: души тех несчастных женщин, что закопаны, никем не оплаканные, за трактиром «Харубаяси»…

– Этим уродливым шлюхам от рождения было суждено сдохнуть в канаве!

– …Теперь их души могут обрести покой. Правосудие свершилось.

– Орден горы Сирануи продлевает их жизнь, а не укорачивает!

– Чтобы они плодили «дары» на потребу вашему безумию?

– Мы пожинаем то, что сами посеяли! И можем использовать урожай так, как нам угодно!

– Ваш орден сеет жестокость на службе сумасшествия, и…

– Термит двуногий, наши догматы работают! Елей из душ на самом деле дарует бессмертие! Разве мог бы орден, основанный на безумии, просуществовать столько веков? Разве мог бы шарлатан заслужить милость самых коварных и хитрых людей в Империи?

«Самые страшные чудовища – те, кто истово верит», – думает Сирояма.

– Господин настоятель, ваш орден умрет вместе с вами. Показания Дзирицу уже отправлены в Эдо, и…

Он больше не может вдохнуть полной грудью – отрава достигла диафрагмы.

– …И без вашей защиты монастырь на горе Сирануи будет распущен.

Отброшенная чашка, описав широкую дугу, с дребезжанием катится по полу.

Сирояма пробует пошевелить руками. Они умерли раньше его.

– Наш орден, – хрипит Эномото, – Богиня, ритуал сбора душ…

Из горла Томинэ вырывается булькающий звук. Подбородок ходит ходуном.

Горящие глаза Эномото сверкают.

– Я не могу умереть!

Томинэ падает грудью на доску для игры в го. Чаши опрокидываются, и камни рассыпаются.

– Все признаки старения исчезают! – Лицо Эномото искажает судорога. – Чистая кожа, юношеская бодрость!

– Учитель, мне холодно, – шепчет послушник. – Мне холодно, учитель…

– За рекой Сандзу, – Сирояма расходует последние оставшиеся у него слова, – вас встретят ваши жертвы.

Язык и губы не слушаются. «Кое-кто говорит, что загробной жизни нет. – Тело Сироямы каменеет. – Кто-то говорит, что люди не вечны, словно мыши или бабочки-поденки. Но твои глаза, Эномото, доказывают, что ад существует, потому что ад отражается в них».

Пол встает дыбом и становится стеной.

Где-то вверху Эномото придушенно бормочет неразборчивые проклятия.

«Оставь его позади, – думает градоправитель. – Теперь уже все осталось позади…»

Сердце Сироямы останавливается. Под прижатым к полу ухом бьется пульс Земли.

Совсем рядом лежит вырезанная из раковины фишка для игры в го, идеально ровная и гладкая…

…На белый камень садится черная бабочка и раскрывает крылышки.

IV Сезон дождей 1811 г.

XL. Храм на горе Инаса, с видом на залив Нагасаки Утро пятницы, 3 июля 1811 г.

Процессия движется по кладбищу. Во главе – два буддийских монаха, своими черными, белыми и иссиня-черными одеждами напоминающие сорок – эту птицу Якоб не видел тринадцать лет. Один монах бьет в барабан, другой стукает палочками друг о друга. За ними четверо эта несут гроб Маринуса. Рядом с Якобом идет его десятилетний сын, Юан. На несколько шагов позади идут переводчики Ивасэ и Гото, а с ними вечнозеленый, тронутый инеем доктор Маэно и Оцуки Мондзюро из Академии Сирандо; четыре стражника замыкают шествие. Гроб и надгробие для Маринуса оплачены академиками, и управляющий де Зут им за это глубоко благодарен: уже три торговых сезона Дэдзима живет за счет займов у казначейства Нагасаки.

На рыжей бороде Якоба оседают капельки дождя. Иногда они стекают вниз, под наименее обтрепанный из его воротничков, и сливаются с горячим потом.