Тысяча осеней Якоба де Зута

В воспоминаниях Отанэ тот летний приезд барышни Аибагавы – самый странный из трех ее визитов в Куродзанэ. Двумя неделями раньше, когда зацвели азалии, торговец солью принес на постоялый двор «Харубаяси» известие о том, как дочка доктора Аибагавы сотворила «голландское чудо» – оживила мертворожденного ребенка градоправителя Сироямы. Так что, когда она сама приехала, половина деревни собралась возле домика Отанэ в надежде на новые чудеса.

– Медицина – это знания, – сказала деревенским барышня Аибагава, – а не волшебство.

Она дала несколько советов, ее благодарили, но расходилась небольшая толпа с явным разочарованием.

Когда они с травницей остались одни, барышня призналась, что год был тяжелый. Ее отец болел, а судя по тому, как старательно она избегала любых упоминаний переводчика Огавы, сердце у нее тоже изболелось. Однако были и радостные новости: благодарный градоправитель дал ей разрешение учиться на Дэдзиме у голландского доктора.

– Наверное, заметно было, что я встревожилась. – Отанэ гладит кошку. – Об иностранцах всякое рассказывают. Но она уверяла, что голландский доктор – замечательный учитель, его даже господин настоятель Эномото знает.

Над отверстием для дыма в кровле взмахивают крылья. Сова вылетела на охоту.

А полтора месяца назад пришло удивительное известие.

Барышня Аибагава скоро станет одной из сестер-затворниц в монастыре на горе Сирануи.

Отанэ пробовала встретиться с барышней Аибагавой на постоялом дворе «Харубаяси» вечером накануне того дня, когда ее увезут на гору, но, несмотря на давнюю дружбу и поставки травницей лекарственных снадобий храму дважды в год, монах не захотел нарушить приказа. Не удалось даже оставить письмо. Сказали: новая сестра двадцать лет не должна иметь никаких дел с Нижним миром. «Что за жизнь ее ожидает?» – удивляется Отанэ.

– Никому неведомо, – шепчет она тихонько. – В том-то и беда.

Она припоминает то немногое, что ей известно о монастыре на горе Сирануи.

Настоятель в обители – господин Эномото, даймё княжества Кёга.

Богиня, которой посвящен храм, дарует плодородие рекам и рисовым полям княжества.

В монастырь никого не впускают и не выпускают, кроме монахов и послушников ордена.

Всего в монастыре их обитает около шестидесяти мужчин, а сестер – примерно дюжина. Сестры живут в отдельном доме в стенах обители и подчиняются настоятельнице. Слуги на постоялом дворе «Харубаяси» болтают, что у всех девушек есть какой-нибудь физический изъян, так что в миру им, скорее всего, пришлось бы жить в публичных домах в качестве диковинных уродцев. Все хвалят настоятеля Эномото за то, что он дал этим несчастным лучшую долю…

…«Но уж конечно, не дочь самурая и доктора?» – сердится Отанэ.

– С ожогом на лице выйти замуж трудно, – бормочет она, – и все-таки не то чтобы невозможно…

Когда известно так мало, начинаются слухи и домыслы. В деревне рассказывают, что кое-кто из бывших сестер с горы Сирануи получили жилье и пенсион до конца жизни, но никто не говорил с ними самими – уходящие из обители монахини никогда не останавливаются в Куродзанэ. Бунтаро, сын кузнеца, который служит на заставе в ущелье Мэкура, утверждает, будто мастер Кинтэн обучает монахов искусству наемных убийц, потому в монастыре такая секретность. Кокетка-служанка на постоялом дворе познакомилась с одним охотником, так он клялся, что видел, как монашки летают по воздуху над вершиной горы – Лысым пиком. Только сегодня днем свекровь племянницы Отанэ говорила, что семя монаха так же плодовито, как и у всякого мужчины, и спрашивала, сколько мешков травы, «множащей ангелов», заказывают в монастыре. Отанэ честно ответила, что ни разу не поставляла мастеру Судзаку снадобий для истребления плода, и немедленно поняла, что это и хотела выведать родственница.

Деревенские судят да рядят, но на самом деле не стремятся узнать правду. Они гордятся своей близостью к таинственному монастырю, да и платят за поставки хорошо; задавать слишком много вопросов – все равно что кусать руку щедрого благодетеля. «Наверное, монахи все-таки монахи, – надеется Отанэ, – и сестры ведут целомудренную жизнь…»

За стенами домика начинает идти снег, принося с собой глубокую древнюю тишину.

– Нет, – говорит Отанэ кошке. – Мы можем только молить Госпожу – пусть защитит ее.

Деревянная ниша-ящичек в глинобитной, укрепленной бамбуком стене домика похожа на обычный домашний алтарь. Там стоят таблички с посмертными именами родителей Отанэ и несколько зеленых веточек в щербатой вазе. Однако травница, дважды проверив засов на двери, убирает вазу в сторону и сдвигает заднюю стенку ниши. В тайнике хранится истинное сокровище семьи Отанэ – покрытая потрескавшейся глазурью, в белых одеждах и синем плате на голове, статуэтка Марии-сама, Матери Йезу-сама, Царицы Небесной с Младенцем на руках. Сделавший ее мастер придал статуэтке сходство с богиней милосердия Каннон. По преданию, дед деда Отанэ получил ее от святого по имени Ксавьер, что приплыл в Японию из рая на волшебном летучем корабле, запряженном золотыми лебедями.

Отанэ берет желудевые четки и с трудом опускается на колени: