Тысяча свадебных платьев

– Ты не сейчас вдруг стал отцом, Энсон. Ты был им уже сорок лет. И я к ее визиту не имею никакого отношения. Я вообще даже не знала… – Я резко себя обрываю, досадуя на то, что оправдываюсь перед ним. Чувствую, как снова начинают подступать рыдания, и стараюсь упрятать их поглубже. Я ни за что не стану плакать перед ним. – Покидая дом твоего отца, я считала, что ты погиб, что boche тебя расстреляли и закопали в лесу. И вдруг вчера я увидела тебя. Можешь себе представить, что я тогда испытала? И ты не просто стоял, а смотрел на меня свирепым взглядом! На меня! Как будто это я совершила что-то дурное. Тебе никогда не приходило в голову, что мне хотелось бы узнать, что ты живой? Что даже если ты не желал со мною быть, ты все равно обязан был для меня это сделать.

– Мне не приходило в голову, что тебе бы это было интересно.

Его ответ меня будто оглушает.

– Мы же с тобой собирались пожениться.

Он бросает на меня холодный взгляд и пожимает плечами:

– И что бы ты тогда сделала? Надо полагать, все бросила бы и помчалась обратно в Ньюпорт, чтобы нянчиться с человеком, который, вполне возможно, был навсегда прикован к инвалидному креслу?

«Да! – хочется мне закричать. – Да, именно это я бы и сделала! Я сделала бы, что угодно, лишь бы ты снова был со мной!»

Но теперь уже поздно для подобной мелодрамы. Отвернувшись, я прохожу к небольшому бару в углу гостиной и наливаю себе коньяк. «Живительная влага храбрости», – как называл его Мэдди. Как раз сейчас мне храбрость очень пригодится.

Стоя к Энсону спиной, я неловко открываю графин. Физически ощущая его взгляд между своими лопатками, в два торопливых глотка осушаю бокал. Жар от напитка скользит по моему горлу к животу. Я вновь берусь за графин и наливаю себе еще.

– Я всегда считала, что обязательно услышу, как ты зовешь меня, – говорю я, все так же стоя к нему спиной. – Что услышу твой голос в шепоте ветра. Или в дожде. Или во сне. Что просто услышу, как ты снова и снова повторяешь мое имя, будто пытаясь дотянуться до меня откуда-то, где бы ты ни был. Глупо, правда? – Долгое мгновение я жду ответа, пока молчание не становится невыносимым. – Могу я тебе что-либо предложить? Коньяк? Или, может быть, что-то покрепче?

– Я не пью… уже больше.

То, как он на миг заколебался перед словами «уже больше», было едва заметно, однако этого оказалось достаточно, чтобы я отставила бокалы и повернулась лицом к Энсону. И вновь я поражаюсь произошедшей с ним перемене. Не в его облике, нет – он по-прежнему довольно красивый мужчина, – а в его поведении, в манере держаться. Годы большинство из нас смягчают, сглаживая острые грани. Но с ним произошло нечто прямо противоположное. Время сделало его черствым и пугающе бесчувственным, снова напоминая мне, что это не тот мужчина, которого я полюбила.

Мне вспомнилось, как однажды он запьянел от одного-единственного бокала вина. Это вообще был один из редких случаев, когда я видела его пьющим.

– Не припоминаю, чтобы ты вообще когда-то был любителем выпить, – говорю я, чтобы как-то заполнить тишину, и тут же жалею о своих словах. Я не хочу говорить о том, каким он был для меня когда-то.

– В этом отношении я изменился, – сухо отвечает он. – Даже более чем изменился. Употреблял, бывало, в медицинских целях. Так я, во всяком случае, себе говорил. Хорошо снимает боль. И притом удивительно эффективно, если начать принимать с утра пораньше. Пока дни не начинают пролетать мимо тебя. И тогда все становится куда сложнее.

– Боль у тебя… от ран?

Он останавливает на мне долгий взгляд. Настолько долгий, что кажется, он уже не ответит на мой вопрос.

– Разумеется, – кивает он наконец. – Впрочем, уже неважно.

Я сразу же понимаю, что он имеет в виду. Винить во всем следует меня. Не его отца – а меня. Из-за той чудовищной лжи, что возвел на меня его отец. Той лжи, в которую он, Энсон, предпочел поверить. И все же суровость его ответа находит брешь в моей обороне.

– Ты мне не расскажешь, что с тобой случилось?

Он холодно смотрит на меня:

– Зачем?

Я в ответ приподнимаю плечи, пытаясь изобразить безразличие.

– Мне казалось, именно это и предполагалось в нашем сегодняшнем разговоре – что-то вроде вскрытия тела для установления причин смерти. – Бросая ему эти слова, я сама держу себя, как Энсон, бесчувственной и равнодушной, и ничуть об этом не жалею. – Мы оба знаем, как все началось, поскольку оба при этом присутствовали. Затем мы пошли разными дорогами, и издалека все выглядит довольно размытым. Ты не находишь, что после сорока лет неведения я заслуживаю того, чтобы узнать остальную часть истории?

Энсон опускается на подлокотник ближайшего к себе кресла, жестко вытянув вперед правую ногу, и тем самым сразу напоминает мне Оуэна.