Читаем У капцюрох ГПУ полностью

Але... у той самы мамэнт адчуваю, што я ўжо ня вязень. Наадварот - цяпер я ганаровая асоба. Бо павадыр нашага паходу, нейкi чэкiсты ў даўгiм шынэлi, з ромбамi на каўняры - адзнакi найвышэйшага вайсковага становiшча - закамандаваў:

- Взять вещи!

Ураз-жа падскочыў да мяне чырвонаармеец, якi падхапiў мае манаткi, i мы пайшлi. Наўперадзе iшоў гэны гэпiсты з гэнэральскiмi адзнакамi, за iм - я, побач - жаўнер iз рэчамi, за мною - канвой ды яшчэ нейкiя людзi... Я на iх не ўзяў увагi.

Абмен

Надвор'е агiднае. Вiхор гудзе ў недалёкiм лесе i гонiць хмары, якiя лятуць хутка-хутка й грамазьдзяцца адна на адну, як быццам хочуць хутчэй праляцець над савецкай прымежнай брамай, што дзелiць два сьветы.

Углядаюся ў надпiс: "Коммунизм сметет все границы", якi бачыў гэтак даўно - у лiстападзе 1926 г., калi ехаў у Савецкае гаспадарства зь вераю ў магчымасьць беларускае культурнае працы там - у БССР. Тады гэтак сама была восень, але я ехаў з надзеяй на вясну ў сэрцы. Сяньня варочаюся, бадзяка, у вастрожным бушлаце, працьверазiўшыся на Салоўках, шчасьлiвы, што праз мамэнт нага мая пераступiць мяжу краiны "будаўнiцтва сацыялiзму" - у вадваротным кiрунку. I сяньня восень, але ў маёй душы цяпер сьветла, сонечна, радасна...

Прыглядаюся да паходу, якi наблiжаецца да нас - з таго боку.

Мой гэпiсты гэтак сама ўтаропiўся ў гэтую групу i ад часу да часу рэгулюе наш крок:

- Павальней!.. Хутчэй!..

Вiдаць, iдзець аб тое, каб прыйсьцi на ўмоўленае месца на мяжы ў дакладна азначаным часе. Бо было-б недалiкатна прымушаць чакаць на сябе, а лiшняя пасьпешнасьць абнiжала-б прэстыж гаспадарства.

Гэтак я разумеў гэную каманду.

Я ўжо вырозьняваў твары людзей, якiя да нас падыходзiлi. Наперадзе йшоў нейкi высокi мужчына ў цывiльнай вопратцы*. Зь iм - з двума палiцыянтамi па бакох - той, каго польскi ўрад абменьваў на мяне: Бранiслаў Тарашкевiч. У гэты мамэнт я адчуў ня толькi духовы, але й фiзычны кантраст памiж намi. Вязень "капiталiстычнага гаспадарства" меў на сабе прызваiты фiльцовы капялюш, добра скроенае восеньскае палiто, беззаганна вычышчаныя боты... Савецкi вязень iшоў у старэцкiм падзёртым кажуху на салавецкiм бушлаце...

* Старшыня польскай рэпатрыяцыйнай камiсii, Кулiкоўскi.

Тарашкевiч iшоў, гледзячы на мяне зь ня выразнай усьмешкай на твары.

Гэтулькi гадоў ня бачыўшы, з зацiкаўленьнем углядаўся я на гэтага чалавека, якi, хоць у добрай веры, усё-ж гэтулькi зламаў чалавечых жыцьцяў, кiруючы вочы сваiх землякоў на мiраж за межавымi слупамi...

Цырымонiя абмену. Адданьне чэсьцi, паклон капялюшом, сьцiсканьне рук, падпiсаньне акту абмену. I мы, калiшнiя прыяцелi, а цяпер - чужыя сабе людзi, шляхi якiх разыходзяцца ў процiлежныя бакi, падалi сабе рукi. Звычайныя вастрожныя камплiмэнты: "Добра выглядаеш".- "Ты таксама".- "Дзякуй, але сумляваюся"...

Пасьля - колькi горкiх словаў за манлiвыя мiражы, але тут спынiў нашую гутарку старшыня польскае рэпатрыяцыйнае камiсii:

- Panowie mieli mówić o sprawach prywathych, a panowie mówia о polityce...

A савецкi гэнэрал, пачуўшы нашую гутарку "на политические темы", ня ведаў, што рабiць, быў "захвачен врасплох".

Урэшце - апошняе халоднае пацiсканьне рук.

- Бывай здароў!..

Ён iз вастрогу пойдзе туды, дзе ўвесь вялiзарны край - гэта адзiн вялiкi вастрог, дзе думка чалавечая сьцiсьненая ў вабцугох савецкага абсурду, дзе ня толькi дзеяць i гаварыць, але й думаць i дыхаць трэба паводле аднаго, для ўсiх абавязковага шаблёну. Ён пойдзе ў край белага нявольнiцтва, голаду, нэндзы, людаедзтва, а я - кiруюся на Захад, да "капiталiстычных" гаспадарстваў, дзе буду прынамсi спаць спакойна, ведаючы, што ўначы госьцi з ГПУ не пастукаюцца да мае гасподы.

Каб-жа толькi ня бачыць больш кашмарных сноў. Каб забыцца на пяцiгодкi, ударнiцтва, людаедзтва!..

Я ап'янеў ад шчасьця. Нешта гавару, шмат гавару... Iдзём у сьвятлiцу КОПу. Штось апавядаю... 0, бо-ж запраўды можна быць п'яным ад шчасьця! Якое-ж гэта дзiўнае пачуцьцё! Пяро мае не патрапiць апiсаць гэтага стану.

Апавядаюць, што Мiгуэль Сэрвантэс, зьвярнуўшыся з няволi ў алжырскiх пiратаў, сказаў, што найвялiкшым шчасьцем, якое можа спазнаць чалавек, ёсьць радасьць ад верненай волi. Гэткае шчасьце спазнаў я 6 верасьня 1933 году. Гавару аб сваей радасьцi. Дзякую... Даўлюся словам!... Нешта сьцiснула мне горла ад узварушаньня...

Хто ведае, можа, варта сем гадоў цярпець мукi ў савецкiх вастрогах, каб пасьля перажыць такую часiну - часiну гэтага найвялiкшага шчасьця.

Гэта часiна ўжо больш не паўторьщца. Яе можна перажыць у жыцьцi толькi адзiн раз*.

* Гэтыя ўспамiны напiсаныя ў 1934 г. Тады мне й праз галаву не праходзiла, што з бальшавiкамi давядзецца шчэ раз спаткацца.

* * *

У той самы вечар сядзеў я ўжо ў гасподзе ў Стоўпцах i спажываў мясную вячэру. Еў праўдзiвы валовы бiфштэкс. 3 цыбуляй! 3 бульбай! Зь белым хлебам! Дык ня дзiва, што пасьля даўгагадовае галадоўлi сьнiлiся мне ўначы - бальшавiкi.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии