У последней черты

Он пролежал, вытянувшись на койке, около часа, закрывая глаза, когда в палату заглядывала медсестра, и открывая их вновь, когда дверь за ней притворялась с неприятным скрипом. Справившись с раздражением, он пытался по-настоящему задремать, но тут вновь слышался цокот каблучков. Уснуть так и не смог, потому что медсестра заглядывала в палату каждые пять минут, проверяя, на месте ли пациент. Очевидно, его внесли в список «неблагонадежных». Дверь опять скрипнула, но это была не медсестра. Вошел маленький смуглый длинноволосый мужчина с длинной бородой, колыхавшейся при каждом движении. Лицо обрамляли черные кудрявые пейсы, характерные для евреев-ха-сидов. Джейк видел такого один раз, когда ездил в Нью-Йорк. Те части лица непрошенного гостя, которые оставались не закрытыми буйной растительностью, казались высеченными из мрамора. Глубоко посаженные глаза прятались под густыми нависшими бровями, зрачки влажно блестели. Извиняться за вторжение он явно не собирался. С заметным бруклинским акцентом и без малейшего намека на неуверенность он объявил:

— Мне нужен раб Божий Иаков.

Джейк изучал странное лицо несколько секунд, потом не спеша ответил:

— Здесь таких нет.

— Меня послали сюда.

— Я Джейк. А Иакова никакого здесь нет. Спросите еще раз, какая у него палата.

— Понятно. — Странный человек не уходил.

Что это за понятно? Повисла неловкая пауза. «Хасид» стоял в дверях и пристально смотрел на Джейка, а тому почему-то расхотелось настаивать на том, чтобы посетитель удалился. Обычно Джейк никому не рассказывал о своих чувствах, и даже в лучшие времена не любил говорить с незнакомцами, но сейчас он, к своему удивлению, первым нарушил тишину:

— Можно вас спросить, как старого человека? -- не очень прилично называть кого-то «старым», но Джейку показалось, что этот господин, наоборот, будет доволен.

— Спрашивайте, сын мой.

— Утром скончался один из моих самых близких друзей. На моих глазах.

— Это большая честь для вас. Вам повезло.

— На данный момент у меня нет ощущения, что мне повезло.

— И тем не менее, это так. Смерть — ключевой момент в жизни человека. Это как последний штрих к нашему портрету. Художник кладет на картину последние мазки, подписывает шедевр и ставит холст сушиться. Работа завершена.

Джейк пристально смотрел на собеседника. Раввин, не иначе.

— Знаете, меня больше всего беспокоит одно ощущение... Собственно, я не перестаю вспоминать... Дело в том, что, когда он умер, было такое чувство, что он... вышел из комнаты.

— Так и было.

— Я в том смысле, что это произошло буквально, такое впечатление, что он был, но в какой-то момент вдруг исчез, осталось тело, одно тело.

«Хасид» кивал головой, вежливо ожидая окончания сбивчивого рассказа, как если бы Джейк тратил время на пересказ общеизвестных истин перед, действительно, серьезным заявлением. Когда серьезного заявления не последовало, бородач сказал:

— Я вас понимаю. Мне приходилось видеть последние мгновения жизни у многих людей.

— И вы испытывали то же чувство? Правда? Тогда объясните, что это было?

Собеседник задумался, подбирая слово. После некоторого молчания он произнес:

— Ихавод.

Джейк ждал объяснений, но их не последовало. Покопавшись в памяти, он вспомнил, что одного из персонажей во «Всаднике без головы» звали как-то похоже.

— Ихавод?

— Совершенно верно. Вы помните книгу Иезекииля?

Джейк притворно кивнул, хотя не помнил даже, кем был бедняга Иезекииль — царем, апостолом или ангелом. Сцроси, кто пел «До-ва-дидди», и он назовет имя певца и год (Манфред Манн, 1980!), а вот Библия... если бы он участвовал в телеконкурсе «Своя игра», эту категорию выбрал бы самой последней.

— Слава Божия обитала в храме, но на глазах пророка Иезекииля отошла от порога Дома Господня; посему имя храму было дано «Ихавод», что на святом языке означает «отошла слава». Дух Святой покинул то место, храм стал всего лишь опустевшей оболочкой. Тело вашего друга опустело, и пребудет покинутым до того дня, когда все мертвые восстанут из гробов и будут служить Господу еще лучше, чем прежде. Тело, оставшееся после вашего друга, — не ваш друг. Это Ихавод. Отошла слава.

— Я не могу поверить в его смерть. Он был еще слишком молод.

— Слишком молод? Никто не слишком молод для того, чтобы умереть. Время назначено для каждого из вас.

Для каждого из вас? Джейк не успел задуматься над оговоркой, потому что бородач продолжил:

— Позволь рассказать тебе древнюю притчу, Иаков.

Джейк решил не поправлять. Запутался старик в именах, но

это неважно.

— Расскажите.