И, обходясь почти без наводящих вопросов, Мэвис отчиталась обо всех своих действиях накануне, не забыв о том, как тревожно ей было оставлять ныне покойного мистера Уорренби одного, и о том, как она жаловалась миссис Хасуэлл на позднее время. Мисс Уорренби рассказывала все это не в первый раз, история обросла второстепенными подробностями, и она почти убедила себя, что уходила из дому с дурными предчувствиями. Впрочем, в двух важнейших пунктах история не отличалась от поведанной сержанту Карсторну: Мэвис не знает никого, у кого была бы причина убить ее дядю. Когда внезапно раздался выстрел, она никого не видела.
– Понимаете, – бесхитростно заявила Мэвис, – то, что я никого не видела, для меня облегчение. Дядю все равно не вернуть. Я предпочитаю не знать!
– Да, – кивнула миссис Миджхолм. – Но ты же не хотела бы, чтобы убийца твоего дяди остался безнаказанным? Да и мы не можем позволить, чтобы по нашей любимой деревне разгуливал душегуб! Никто глаз ночью не сомкнет. Я не верю, будто можно что-то утаить. Перед вашим приходом, инспектор, мы с мисс Уорренби как раз обсуждали, кто бы мог это сделать.
– Не думаю, что это подобающие разговоры, – возразила Мэвис.
– Прошу меня извинить, – произнес Хемингуэй, – но вы ошибаетесь! Если кого-то подозреваете, то ваша прямая обязанность сообщить мне об этом.
– Я никого не подозреваю. Даже не представляю, кто бы это мог быть!
– Не преувеличивай, Мэвис! – одернула ее миссис Миджхолм. – Одно дело хранить верность памяти дяди – хотя у тебя нет для этого причин, но, уверяя инспектора, что у твоего дяди не имелось врагов, ты грешишь против истины, зная, что враги были! Я не утверждаю, что он сам был в этом виноват – хотя кто же еще? – однако от фактов никуда не денешься. Видит бог, я не склонна сплетничать про соседей, но не возражала бы узнать, к примеру, куда отправился от Хасуэллов Кенелм Линдейл. Эти Линдейлы всегда были мне подозрительны. Они ведь как живут? Ни к кому ни ногой, в жизни торнденского общества не участвуют. Сколько миссис Линдейл ни твердит, что не может отойти от своей малышки, я уверена, что это высокомерие. Как только они поселились на ферме Рашифорд, я сразу же нанесла им визит и всячески выказывала дружелюбие, но миссис Линдейл намекнула, что без приглашения мне на ферме лучше не появляться.
– Со мной она всегда была очень приветлива, – промолвила Мэвис.
– Я не упрекаю ее в невежливости, но разве от нее чего-нибудь добьешься? – не унималась миссис Миджхолм. – Я спрашиваю ее о родителях, откуда она родом, давно ли замужем – все без толку. Уклончивость – вот как это называется. Я тогда еще заподозрила: ей есть что скрывать. Для девушки – а кто она еще по сравнению со мной? – неестественно избегать разговоров о родне. И вот что я вам скажу… – Она пристально посмотрела на Хемингуэя. – У них никто никогда не гостит. Ее или его родители, сестра… Но нет, никого! Ни разу!
– Может, они умерли? – предположил Хемингуэй.
– Все до единого? – возмутилась миссис Миджхолм. – Людей совсем без родни не бывает.
– Не надо так, миссис Миджхолм! – взмолилась Мэвис. – Теперь, когда не стало бедного дяди, у меня тоже не осталось родственников. Я не знаю ни одного!
– Ты не замужем, дорогая.
Старший инспектор изъявил желание просмотреть в присутствии мисс Уорренби бумаги покойного.
– Мне обязательно при этом находиться? – пискнула Мэвис, ежась. – Уверена, дядя не хотел бы, чтобы я рылась в его столе.
– Вряд ли при жизни он допустил бы до своего стола кого-нибудь из нас, – заметил Хемингуэй. – Насколько я понимаю, вы – его душеприказчица. Лучше вам за мной проследить.
Мэвис послушно встала.
– Когда полковник Скейлз сказал мне об этом, я ушам своим не поверила! Понятия не имела, что дядя собирался назначить меня. Боюсь, я не знаю своих обязанностей, но так тронута, что сейчас расплачусь…
И Мэвис побрела через холл в большую светлую комнату – кабинет Уорренби. На пороге она задержалась, слабо улыбаясь Хемингуэю.
– Вы сочтете меня дурочкой, но до чего же я не люблю заходить в эту комнату! Знаю-знаю, это произошло не здесь, но все равно… Тут я невольно начинаю искать его. Хочу побыстрее избавиться от того садового кресла. Полиция не возражает? Ведь без вашего разрешения нельзя трогать ничего.
– Я не возражаю. Ваше желание убрать кресло вполне естественно, – ответил Хемингуэй, входя в кабинет и озираясь.
– Кресло наводит меня на зловещие мысли, – объяснила Мэвис, вся дрожа. – Дядя редко сидел на открытом воздухе. На самом деле это было мое любимое место. Подумать только: если бы не жара, дядя вряд ли пошел бы работать в сад и ничего бы не случилось!
Старший инспектор, уставший от этих безобидных глупостей, издал звук, означавший согласие, и кивнул констеблю, читавшему газету.
– Я решил оставить дежурного до вашего прихода, сэр, – доложил сержант Карсторн. – Из-за телефона комнату нельзя было запечатать, он один на весь дом.