Убийственное лето

– Выглядит она неплохо. Даже нормально. Но она как будто живет совсем в другом мире, понимаете? Требует своего папу. Спрашивает, почему он к ней не приходит. Это единственное, что ее печалит.

Я увидел, как у нее из глаза выкатилась слеза, но она тут же ее смахнула. Глядя в пол, она добавила:

– Сейчас ей дали снотворное. Ей нужно много спать.

Чуть позже медсестра отвела меня в палату Эль. Я сидел возле ее кровати один, прислушиваясь к ее ровному дыханию, и тогда дал волю слезам, накопившимся за последнее время. Она лежала на спине, волосы собраны в пучок, руки на одеяле. На нее надели рубашку без воротника из грубого серого хлопка, в которой она напоминала заключенную и вызывала жалость. Во сне ее лицо казалось мне исхудавшим и печальным, но губы по-прежнему были пухлыми, и мне это всегда очень нравилось.

Когда медсестра вернулась, я отдал ей вещи Элианы, которые привез с собой. Забрал голубой чемодан, в котором остались только мои рубашка, трусы и туалетные принадлежности. Пустой чемодан из белой искусственной кожи стоял в углу. Я спросил у медсестры шепотом, в каком отеле его нашли. Она ответила:

– В отеле «Бель-Рив». Это рядом с вокзалом Сен-Шарль. Кстати, вам нужно туда заехать, ваша жена не заплатила за номер.

Я сказал:

– У нее еще была с собой большая полотняная сумка.

Медсестра покачала головой: нет, ее не вернули.

Перед уходом я нагнулся к Эль, поцеловал ее в теплый лоб, дотронулся до руки. Я не осмелился поцеловать ее в губы в присутствии медсестры и потом себя за это проклинал, потому что, когда я увидел ее позже, у меня уже не было такой возможности.

Докторша, которая ее лечила, мадам Фельдман, приняла меня в своем кабинете на первом этаже. У нее за спиной было открыто окно, и я видел, как по саду, окруженному арками, разгуливают мужчины в домашних тапочках и халатах. Мадам Фельдман была женщина лет пятидесяти с темными волосами, невысокого роста, довольно пухленькая, но с очень красивым добрым лицом и смешливыми глазами, вокруг которых разбегались морщинки, как у Микки. До этого, утром, она разговаривала с Евой Браун. Она стала задавать мне вопросы, некоторые, мне казалось, совсем не относились к делу, другие ставили в тупик. Она сказала мне без раздражения:

– Если бы я не хотела во всем разобраться, я не стала бы вас так подробно расспрашивать.

Она не старалась оглушить меня заумными, непонятными словами. Объяснила мне, что моя жена давно, возможно уже много лет, психически неуравновешенна, поскольку девять лет – это тот счастливый возраст, который она себе сейчас сама определила, и что до прошлой субботы, вероятно, она единственная временами отдавала себе отчет в том, что с ней, с ее собственной личностью происходит что-то неладное. Невроз. Мадам Фельдман не сомневалась в том, что ее невроз развивался постепенно, звено за звеном, в результате тяжелейшей психотравмы. Но обнаружилось кое-что еще, что выявили только что проведенные в больнице исследования: внезапное и тревожащее ослабление притока крови к головному мозгу. Под воздействием событий, вызывающих стресс, оно способно вызвать потерю сознания или слуха: «У меня очень болит затылок». Оно также может спровоцировать диффузные повреждения мелких сосудов, которые называются капилляры.

Мадам Фельдман сказала мне:

– В прошлую субботу, не знаю где и почему, ваша жена пережила эмоциональный шок, столь же сильный, как и первый. На сей раз она не смогла остаться в том мире, который создала для себя при своем неврозе. Вам когда-нибудь случалось видеть здание, крыша которого провалилась внутрь? Это что-то похожее. С ней произошло то, что случается редко и еще несколько лет назад вызвало бы у моих коллег полное недоумение. После состояния ступора ее невроз переродился в психоз, иначе говоря, в заболевание, отличающееся не только по тяжести, но и по своей природе. Теперь всем заметно, что ее личность разрушена, но сама она этого не осознает. Ей действительно девять лет. Когда вчера она посмотрела на себя в зеркало в палате, она ничуть не усомнилась в том, что она маленькая девочка, только попросила, чтобы зеркало убрали. Понимаете?

Я сказал, что понимаю. У меня тоже было много вопросов, но я сидел на стуле в больничном кабинете, рядом стоял чемодан, а передо мной был человек гораздо более осведомленный, чем я, и вызывающий у меня уважение, поэтому я просто опустил голову.

Тогда мадам Фельдман вытащила из ящика стола какой-то предмет и положила его передо мной. Я узнал флакончик с лаком для ногтей из дымчатого стекла, который видел во вторник, в тот вечер избиения, когда я вытряхнул себе на кровать содержимое ее сумки. Мадам Фельдман сказала мне:

– Когда вашу жену нашли на пляже и доставили сюда, она не разжимала руки, в которой держала этот флакон. Пришлось буквально вырывать силой.

Я не мог понять, к чему она клонит. Она потрясла его и показала, что в него насыпан какой-то порошок. Она сказала: