Убийственное лето

Эль нашли на пляже в Марселе, напротив парка Борели[78]. Это было в субботу, 31 июля, всего через три дня после того, как она уехала из дома. Она шла по песку в своих туфлях на каблуках, в голубом нейлоновом платье, глядя себе под ноги. Когда у нее спрашивали, все ли в порядке, она молча отстранялась. Волосы падали ей на лицо. Она так странно вела себя, что купающиеся – было около шести вечера – вызвали полицию. У нее не было при себе документов. Она не отвечала ни на один вопрос. Она не могла говорить.

Ее отвезли сперва в одну больницу, потом в другую – «Ла-Тимон», где есть психиатрическое отделение. Ее обследовали. Не нашли никаких следов от ран, кроме синяка на колене, который она могла поставить сама, если падала. Она была в прострации и совершенно ко всему безучастна. От нее не могли добиться ни единого слова. А в остальном она вела себя покорно, выполняла то, что просили.

Сначала ей дали лекарство, чтобы она проспала до вторника, и провели другие исследования. Когда она проснулась, то вела себя так же. Находилась в полной прострации, безучастная, отказывалась от еды и молчала. Полицейские безрезультатно искали на пляже и поблизости тех, кто мог бы сказать, кто она такая. На ней было только сильно испачканное платье, что говорило о том, что она падала, трусики, самые обычные туфли, такие продаются где угодно, и обручальное кольцо. Я заказал на внутренней стороне кольца гравировку «Э. и Ф.» и дату нашей свадьбы.

Ее снова погрузили в искусственный сон и кормили внутривенно до пятницы. Когда она проснулась, то улыбнулась и заговорила. Она не могла ответить на вопросы, которые ей задавали – она не знала, почему она в Марселе, – но сказала, что ее зовут Элиана Девинь, что она родилась в Араме 10 июля 1956 года и живет там и по сей день, на дороге О-де-ла-Фурш, и что ей девять лет. Ее лечащий доктор, мадам Соланж Фельдман, выяснила, что Арама больше не существует, что на его месте теперь водохранилище, и позвонила мадемуазель Дье – мэру соседнего Брюске.

Я слушал, как мадемуазель Дье рассказывала мне все это голосом, лишенным всякой интонации. У нее покраснели и распухли веки, но она уже не плакала. Голова была обмотана белым махровым полотенцем. В ожидании моего прихода она много выпила и продолжала пить.

Дом ее стоял на пригорке, сад спускался уступами, и откуда открывался вид на озеро. Внутри было уныло и запущенно, кроме одной комнаты, которую она называла гостиной и переоборудовала после смерти матери. Повсюду лежали книги. К моему приходу она, вероятно, очистила место на диване, чтобы я мог сесть. Я тоже пил, думаю, часа три или больше, все то время, пока сидел у нее. Я совсем не помню ни что я делал, ни что говорил, помню только, что когда она молчала, то прикусывала нижнюю губу, а я инстинктивно протягивал руки к ее лицу, стараясь остановить ее, не мог больше этого выносить.

Эль тоже откровенничала с ней, как и с Бу-Бу, но чуть раньше, в ту ночь, когда я потом избил ее. Это было с 13-го на 14-е июля, она очень поздно вернулась домой. Я услышал почти слово в слово ту же историю, что рассказал мне брат, правда, одна подробность заставила меня подскочить: эти двое мерзавцев сняли для Эль студию в Дине, «чтобы она принимала там мужчин». Бу-Бу ведь говорил мне: «Они собирались на ней хорошо заработать». Я было подумал, что они запросят выкуп, какую-то сумму, обещая оставить ее в покое.

Мадемуазель Дье тоже не знала их имен, но, когда Эль разоткровенничалась с ней, она сказала, что старший из них – владелец лесопилки на выезде из Диня, а у второго – агентство по недвижимости на бульваре Гассенди. Эль сказала:

– Вполне респектабельные буржуа, отцы семейства, совсем не шантрапа, как можно подумать. Если я пойду в полицию, то не смогу ничего доказать. А потом даже труп мой не отыщут.

Еще она ей сказала, и у меня сжалось сердце от этих слов: «Если они не оставят меня в покое, я с ними так или иначе расквитаюсь. Или все расскажу Пинг-Понгу, и он точно это сделает».

Она трижды просила мадемуазель Дье приехать за ней в Динь, два раза до свадьбы, а потом в тот вторник, когда она якобы ходила по магазинам в своем красном платье, а когда вернулась, я дал ей пощечину на дороге. Мадемуазель Дье встретилась с ней ближе к вечеру, в студии, о которой она говорила, значит, она действительно существует. На четвертом этаже старого дома в глубине двора, дом 173 по улицед’Юбак. Та самая улица, на которой Бу-Бу в воскресенье видел Эль и двух мужчин в черном «пежо».

Думая о том вторнике, когда я ее ударил, я вспомнил автобусные билеты, которые Эль достала из сумочки на кухне, чтобы показать мне. Я спросил у мадемуазель Дье:

– В тот вечер это вы привезли ее из Диня?

Она ответила, отводя глаза:

– Нет, она осталась в студии. Она не пожелала со мной ехать.

Искусав до крови нижнюю губу, она добавила:

– Я хотела идти в полицию, была сама не своя, мы повздорили. Она больше мне не звонила, а я больше не видела ее с вечера вторника.

Она опорожнила свой стакан. По-прежнему не смотрела мне в глаза. Потом сказала словно через силу: