Убийственное лето

– Две недели назад Эль приходила к Ферральдо и наводила о нем справки. Это водитель грузовика, который привозил в деревню отцовское механическое пианино. Помнишь, когда его хотели сдать в ломбард?

Лебалек, наш отец, механическое пианино – я совершенно запутался. Я сказал:

– Что ты такое несешь? Что это за бред?

Наверное, я сказал это очень громко, потому что Микки посмотрел вокруг со смущенным видом. Он ответил:

– Я сам не в курсе. Ферральдо сказал, что хочет поговорить именно с тобой.

Я заплатил. Было слышно, как звенит звонок в кинотеатре на противоположной стороне улицы – конец антракта. Когда мы вышли из кафе, уже не было ни души, недовольная Жоржетта одна стояла на тротуаре в ожидании моего брата. Я расцеловал ее в щеки. Она спросила, как дела у Эль. Я ответил:

– Микки тебе все расскажет.

Микки сказал мне:

– Пойдем с нами. Развлекательный фильм, как раз для тебя.

Я отказался, сказал, что у меня сейчас нет особого желания развлекаться. Я смотрел, как они возвращаются в зал. Лулу-Лу стояла у входа, проверяла билеты после антракта. Я просто поднял руку, чтобы поздороваться, и пошел к машине. Чемодан, как миленький, лежал в багажнике.

Когда я приехал к нам в деревню, мать и Коньята сидели на кухне, смотрели телик. Мать при этом латала белье. Она выключила телевизор, и я рассказал о своих двух походах в больницу. Два или три раза я поворачивался к Коньяте, которая все время спрашивала: «Что? Что?» – и повторял, стараясь произносить очень внятно, чтобы она могла прочесть по губам. Бу-Бу не ужинал, поэтому осталось рагу из баранины, но я сказал, что не голоден. Мне казалось, что я до сих пор не переварил сэндвич из Драгиньяна.

Я спросил у матери:

– Ты не знаешь, кто вел грузовик, на котором привезли механическое пианино, когда я был маленьким?

Она сказала:

– Я даже нашла квитанцию. Я показала ее малышке. Его зовут Жан Лебалек. Меня в тот вечер дома не было, я пошла к Массиням, папаша Массинь скончался в тот день. Но я часто видела Жана Лебалека и твоя тетя тоже, спроси у нее.

Она поднялась к себе поискать эту квитанцию, а я остался с Коньятой. В какой-то момент, когда она представила себе, что Эль находится в сумасшедшем доме, у нее на глазах выступили слезы. Она сказала мне своим слишком громким и лишенным интонации, как у всех глухих, голосом, но он соответствовал тому, что она хотела выразить:

– Это Жан Лебалек и его свояк. Они сидели здесь, в этой комнате, с твоим бедным папой. Я прекрасно все помню. Это был в понедельник вечером, в ноябре тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. Выпал снег. Они привезли пианино и выпили вина, вот прямо здесь, и ты тоже тут был, тебе исполнилось десять.

Я ничего не помнил. Осталось только впечатление, что я когда-то раньше видел Туре, а особенно – Лебалека, когда он бросил мне, пристально глядя на ружье у меня в руках: «Интересно, что это еще за игры?» Я несколько раз задавал вопрос Коньяте, пока она наконец поняла:

– Когда ты точно рассказала об этом Эль?

Коньята ответила:

– Малышке? За два дня до ее дня рождения, когда она ездила навестить учительницу и вернулась очень поздно.

Я сидел за столом, положив руки на колени. Мне хотелось подумать, но не получалось. Я даже не понимал, о чем именно я должен думать. Какое отношение к этой истории двадцатилетней давности имеют пианино, мой отец и та зима? Я чувствовал себя опустошенным и словно заледеневшим внутри.

Мать положила передо мной листок бумаги. Квитанция, о которой она говорила. Я увидел в ней фамилии Ферральдо, Лебалека и моего отца. Дата наверху – 19 ноября 1955 года. Отец расписался внизу – 21-е. Я посмотрел на мать и на Коньяту. Я сказал:

– Не понимаю. Почему она интересовалась этим водителем грузовика? Она ведь тогда еще не родилась.

И хотя я говорил почти беззвучно, словно самому себе, Коньята поняла. Она сказала:

– Ноябрь тысяча девятьсот пятьдесят пятого – это за восемь месяцев до ее рождения. А родилась она от неизвестного отца. Ты просто глупец, если не понимаешь, почему она собирала сведения об этом водителе грузовика.

И она уселась поудобнее в своем кресле, уставившись в пол.

Я посмотрел на будильник на каминной полке. Сказал матери, что отвезу DS хозяину. Она спросила:

– В такое время?

Было почти одиннадцать вечера, но я должен был увидеть Еву Браун, я не мог ждать до завтра. Я сказал:

– Идите ложитесь. Мы еще поговорим об этом.

Перед уходом я выпил два стакана воды из-под крана.

У Евы Браун горел свет на втором этаже. Я постучал в застекленную дверь кухни. Помню, что луна светила так ярко, что я чуть не налетел на свое отражение. Потом я отступил на несколько шагов и почти крикнул:

– Это я, Флоримон.

Несколько минут я ждал, думал, что она не услышала, и хотел крикнуть снова, но в кухне зажглась лампа, и открылась дверь.