Убийственное лето

Подождите, я сам вам ее назову.

Я также узнал – на сей раз уже от вас, – что снег в моей истории имеет какое-то отношение к моему отцу, к чему-то, что я невольно, даже в словах, которые выбираю, как-то связываю с отцом. Бедный мой отец. Он связан и со снегом, и с весной, и с только что закончившимся летом, и с осенью, когда я шел рядом с ним по листьям, облетевшим с каштанов. Он связан со всем, о чем я рассказываю, потому что во всем, о чем я рассказываю, я, как умею, грущу о том, что его уже нет с нами.

Ну а что касается остального, вы поняли это раньше меня, в ноябре 1955-го отец был еще безусым, он стал отращивать усы в знак траура после смерти одного известного итальянского велогонщика, своего кумира, которого считал просто великим. Вы могли сами обнаружить эти сведения на странице, грубо выдранной из какой-то книги:

«Анжело Фаусто Коппи умер 2 января 1960 года около девяти часов в больнице “Тортона” в Италии».

Я выехал в город, наезжая то на полосы солнечного света, то на островки утренней тени. Остановился на площади купить газету. Я прочел ее в машине, а плюшевый мишка Эль сидел рядом со мной.

Четверть первой страницы занимал материал о двойном убийстве в Дине и фотографии Лебалека и Туре. Его тело в овчарне нашли дети. По описанию свидетелей – членов семьи Лебалека убийца выглядел так: мужчина лет двадцати пяти, не старше, гораздо выше среднего роста, в красной рубашке или куртке, вероятно, из Северной Африки. Женщина, которая вышла из машины с мужем в момент стрельбы, утверждала, что я угрожал им по-арабски. Она прожила много лет в Алжире. Не знаю, к какой точно расе она меня приписала.

В окрестностях арестовали двух подозрительных алжирцев, но в воскресенье после допроса отпустили. Специалист по баллистике без труда определил, что пули были выпущены из ружья «ремингтон» с обрезанным стволом. В жизни убитых не было обстоятельств, которые могли бы пролить свет на столь жестокую расправу. Говорили о «хладнокровном убийстве», о мести уволенного рабочего, о возможном сведении счетов, связанных с делами по недвижимости. В конце статьи, окончание которой переходило на следующую страницу, высказывалось предположение, что «убийца облачился в красное одеяние палача».

Я бросил газету на тротуар и поехал на лесопильню Ферральдо. Его я теперь опасался, но он хотел меня видеть, и поэтому я все равно должен был к нему пойти.

Как только он пожал мне руку, я понял, что газеты он еще не читал. Он приготовил кофе на плитке и предложил мне чашку. Ему было явно не по себе. Он сказал мне:

– Видишь ли, мой мальчик, мне не хочется выглядеть ханжой. Но, возможно, тебе важно знать то, что я расскажу. Я был потрясен, когда Микки сказал, что твоя жена в больнице. И решил с тобой поговорить.

В четверг, 8 июля, за два дня до своего дня рождения, Элиана в середине дня пришла в его кабинет, где мы сейчас сидели. На ней было новое, сшитое матерью белое платье в сине-бирюзовый узор. По-видимому, именно в этот день Коньята сообщила ей, кто привез к нам в дом механическое пианино.

Она хотела получить сведения о Лебалеке. Ферральдо сказал ей, что Лебалек ушел от них много лет назад и открыл собственную лесопильню на дороге Ла-Жави в Дине. Он показал ей учетную книгу за 1955 год. И мне тоже ее показал. Запись внизу страницы: «Перевал закрыт. Пианино в понедельник вечером» – должна была объяснить, почему Лебалек не приехал к нам в субботу 19 ноября, как предполагалось. Но я-то знал истинную причину. Они с приятелями покинули дом Евы Браун поздно ночью, и все трое были смертельно пьяные. Ублюдки.

Ферральдо молчал и пил кофе, учетная книга лежала рядом. Я решил, что ему больше нечего мне рассказать. В какой-то мере я испытывал облегчение и уже хотел было поблагодарить его и уйти. Но тут он посмотрел на меня – он почти лысый, а голова сильно загорела на солнце – и сказал:

– Она приходила ко мне через неделю после свадьбы. Если точно, в субботу, двадцать четвертого. Я хорошо помню, потому что твой брат должен был на следующий день участвовать в гонке в Дине. На щеке у нее был синяк, она сказала, что ударилась, когда неудачно открыла дверцу машины. Она задала мне дурацкий вопрос, вернее, я счел его в тот момент дурацким, потому что не мог себе представить, чтобы двадцать лет спустя я мог бы помнить такую деталь. Она спросила, работал ли у нас в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году итальянец, который вместе с Лебалеком привез к вам то самое пианино.

Я нахмурился, делая вид, что тоже ничего не понимаю. Но Ферральдо не дал мне подумать и добавил:

– Я должен извиниться, мой мальчик, но я считаю, что поступил правильно. После ухода Элианы я позвонил Лебалеку.

Он смотрел мне прямо в лицо своим проницательным взглядом. В этот момент я уже не был уверен, читал он газету или нет.