Убийственное лето

Я ехал в Марсель, не замечая ни городов, ни деревень, через которые проезжал. Кажется, через Драгиньян. Не знаю. Я хотел только одного – успеть к Эль, в ее больничную палату, до того как Ферральдо узнает об убийствах в Дине и пойдет в полицию. Я не думал, что он может поступить иначе, несмотря на то что был тесно связан с нашей семьей.

Мне пришлось остановиться на бензоколонке, заправиться. На прилавке у кассы лежали номера «Нис-Матен»[84]. Рассчитываясь, я старался не смотреть на беззаботные лица Лебалека и его свояка. Заправщик сказал мне:

– Этим двоим больше не нужно платить налогов.

И засмеялся. Он проводил меня до машины, чтобы протереть стекла. Он снова засмеялся, когда увидел рядом со мной на сиденье плюшевого медведя. Он сказал:

– Вы должны пристегнуть его ремнем безопасности. Такое правило.

Мне снова захотелось пить и есть тоже, я остановился подальше, возле кафе, чтобы что-то проглотить, меня тошнило и хотелось рвать. Газета лежала на прилавке, но повернутая к хозяйке. Та обсуждала происшедшее с официанткой, накрывавшей столы к обеду. Я быстро выскочил, не взяв свой сэндвич.

Остальной путь до Марселя я не помню. Я все еще убеждал себя, цеплялся за мысль, что Лебалек солгал. Дальше вижу себя с медвежонком под мышкой в приемной больницы с черно-белым плиточным полом. Пришла мадам Фельдман. Она сказала:

– Сейчас вы не можете увидеть жену. Возвращайтесь к трем часам дня.

Она была не столь оптимистична, как вчера, я почувствовал это по ее голосу. Объяснила мне, что уже неделю они пытаются нормализировать мозговое кровообращение Элианы, но улучшения не происходит. Что касается остального, чем глубже она погружается в свое болезненное состояние, тем труднее ей будет выйти из него, но ее главный козырь – ей всего двадцать лет.

Я опустил голову. Сделал вид, что понимаю. Я сидел рядом с докторшей на скамейке в приемной. Мимо шли люди. Тогда она сказала мне:

– Сегодня утром приходил инспектор полиции. Он принес полотняную сумку и очки вашей жены. Их нашли в помещении редакции газеты «Ле-Провансаль». Инспектора зовут Пьетри, и он хочет вас видеть. Вы найдете его в префектуре.

Я кивнул, показывая, что схожу. Спросил, можно ли забрать сумку. Она ответила, вставая:

– Ее вам вернут. Нужно расписаться. А очки я оставлю у себя и передам Элиане.

В каком-то кабинете женщина в белом халате попросила меня проверить по списку, все ли из перечисленного находится в сумке. Она также попросила подписать документы для больничной администрации и медицинской страховки. Я несколько раз ошибался, потому что заметил среди вещей Эль клочок бумаги – обрывок упаковки сигарет с ментолом, на котором было написано имя Фьеро и номер телефона.

Сев в машину на больничной стоянке, я снова пересмотрел содержимое сумки. Было двенадцать дня или чуть позже, солнце палило, я снял пиджак от своего бежевого костюма и галстук, расстегнул рубашку. Капли пота катились по лбу и падали на предметы, которые я держал в руках. По сути, смотреть стоило только на два из них. Все остальное – то, что Эль всегда таскала с собой. Первый – клочок бумаги, оторванный от упаковки ментоловых сигарет. Цифры, которые я принял за номер телефона, оказались датой:

«Фьеро.

18.8.1962».

Второй – страница, вырванная из телефонного справочника. Сперва я решил, что эта та самая, которую Эль выдрала у Ферральдо, но ошибся. Это была телефонная книга Авиньона. Я поискал и нашел в столбце фамилию Памье. Людей с такой фамилией было несколько.

Я поехал к Старому порту. Я сперва узнал, где находится редакция «Ле-Провансаль», а потом поставил машину прямо на тротуаре на улице Сент и пошел туда пешком. Я объяснил привратнику, что хочу видеть того, кто нашел сумку моей жены. Им оказался служащий архива газеты, но у него был обеденный перерыв. Я ждал на улице, расхаживая по тротуару. Пиджак я перекинул через руку. Жара стояла несусветная. Только тени от зданий имели цвет и очертания, все остальное слепило.

Не хочу рассказывать вам ни об угрызениях совести, ни о чем другом, похожем на раскаяние. Это было бы ложью. Вы ничего не сможете понять. Я думал только об Эль. Я наконец начинал узнавать, что она делала вдали от меня. Фьеро, Памье, Ростолан. Иногда мне в голову приходили мысли, заставлявшие сердиться на нее. А потом нет, отпускало. Например, я говорил себе: «Если она трижды виделась с Лебалеком, значит, у нее были с ним свидания. Она сняла эту студию в Дине, чтобы встречаться там с ним». И пот струился с меня градом. А потом я говорил себе: «Она не виновата. Это ей причинили зло. Ей казалось, что она все понимает, но она ошибалась. Когда Лебалек и Туре сказали ей в черном “пежо” в воскресенье, в день гонки, что она ошиблась, она им не поверила или же это было для нее таким ударом, что она забыла про зажигалку, которую оставила для тебя на полочке».