Убийственное лето

Я рассказала Габриэлю о том, что произошло, старалась, как могла, выбирать слова, чтобы пощадить его, но все-таки это не мой родной язык. Весь день он ходил взад-вперед, донимал меня вопросами, от которых ему должно было стать только больнее, и без конца пил вино, чтобы убедить себя, «что он их убьет своими руками». Я помыла посуду, привела дом в порядок, пошла задать корм курам. В какой-то момент мне захотелось смеяться, видя, что жизнь продолжалась, и, если так можно выразиться, ничего не случилось. Габриэль, ходивший за мной по пятам, спросил:

– Чему ты смеешься?

Я ответила:

– Не знаю. Нервы.

Он опустил голову. Он еще долго слонялся по большой комнате, потом неожиданно надел сапоги и кожаную куртку и сказала мне:

– Я пойду за врачом. Ты меня плохо знаешь. Они у меня заплатят, даже за врача.

И он пошел пешком в деревню позвонить. Наступила ночь. Я снова с тряпкой в руке привела в порядок весь дом, на случай если придет врач. И в эту минуту, будто отрывок из сна, я снова увидела, как Итальянец сует мне в руку деньги, а потом садится в грузовик. Я нашла две смятые купюры в кармане своего пальто цвета хаки. Не знаю, то ли у меня был жар, то ли от страха, что все обернется против меня, но я дрожала с головы до ног. Я бросила деньги в топку плиты, подождала, пока они не сгорят дотла, и только потом закрыла заслонку.

Когда через три четверти часа вернулся Габриэль, он сказал мне:

– Сегодня воскресенье, доктора нет дома, но ему передадут.

Тогда я подумала, что он, как обычно, в последний момент вообще не решился ни позвонить, ни предпринять еще что-либо, и в глубине души успокоилась. Но я ошиблась. Доктор Конт приехал на своем автомобиле, когда мы сидели за столом, и Габриэль плакал. В то время доктору Конту было сорок лет. Он обходил все окрестные деревни в своих резиновых сапогах и толстой клетчатой куртке – лечил детей, принимал роды. Я не слишком его уважала, потому что была глупой, а он выглядел не так, как, по моим представлениям, должен был выглядеть врач, но с того вечера мое мнение о нем сильно изменилось. Он осмотрел меня в спальне, попросив Габриэля подождать за дверью, и сказал:

– Если ты хочешь обратиться в полицию, я тебя поддержу.

Я сказала, что не хочу, чтобы все узнали. Он только покачал головой и вышел, пока я одевалась.

Он сел за стол в большой комнате, выписал рецепт, а я налила ему бокал вина. Он сказал Габриэлю:

– Ее избили, я могу это подтвердить. Что вы собираетесь делать?

Габриэль сказал:

– Избили? А остальное?

Доктор Конт пожал плечами.

– Ведь ее изнасиловали? – сказал Габриэль.

Доктор Конт ответил:

– Ее изнасиловали, потому что она мне это сказала, а я ей верю. Итак, что вы собираетесь делать?

Габриэль сел напротив него на другом конце стола и сказал:

– А что бы вы сделали на моем месте?

Доктор Конт ответил:

– На вашем месте я не стал бы терять целый день. И в любом случае, их бы уже нашли. Сейчас, если хотите, я могу отвезти вашу жену в больницу в Драгиньян. И тогда у нас на руках будут все необходимые доказательства.

Габриэль посмотрел на меня, потом опустил голову. Я сказала:

– Габриэль ни при чем, я сама этого не хочу. Я здесь чужая. Деревенские станут над нами смеяться, будут говорить, что я развратная женщина, никто мне не поверит.

Доктор не выпил свой бокал. Взял со стола чемоданчик, поднялся и сказал мне:

– Я с тобой не согласен.

Я встретилась с ним глазами, они у него были голубые, окруженные сеточкой морщин, глаза усталого человека, который не был согласен ни со мной, ни со многим другим на свете.

Мы познакомились с Габриэлем в апреле 1945 года, когда бежали из Берлина – с матерью и другими беженцами шли за колоннами солдат, двигавшимися в сторону юга. Это было ранним утром, в деревне неподалеку от Хемница. Мы уже потеряли кузину Хэрту, которая была старше меня на три года, это случилось между Торгау и Лейпцигом, мы оказались в разных грузовиках. Но именно в то утро мы с матерью потеряли друг друга. Думаю, она пошла в другую сторону, на запад, к Касселю, где жили ее друзья, и по пути умерла.

Когда я впервые увидела Габриэля, он был похож на бездомного пса – в длинном черном дождевике с оторванным рукавом, на уши натянута вязаная шапка; он пил воду из родника в той деревне, название которой я забыла. Мне было семнадцать, и, хотя ему на шесть лет больше, у него был какой-то виноватый вид, как у всех французов, словно его наказали за проступок, которого он не совершал. Я сразу поняла, что он француз. Я тоже хотела пить, но это был его родник. Наконец мама огрела его сумкой по спине.