Убийственное лето

Он никому не проговорился о том, что написал в книге актов гражданского состояния. Еще до того, как затопили Арам, он вышел на пенсию и уехал в Ниццу. Один раз я послала ему туда открытку с новогодними пожеланиями. Я купила ее, потому что она была очень красивая, но на самом деле у меня нет знакомых, кого я могла бы поздравить с Новым годом. Адреса его у меня не было, я написала: «Месье Рока, бывшему мэру Арама, Ницца». Не знаю, дошла ли открытка.

Когда она была маленькая, все говорили: дочка Девиня. В детском саду – Элиана Девинь, и в начальной школе в Брюске тоже. Она не знала, что это не настоящая ее фамилия, пока мы не повезли ее в Гренобль к окулисту.

Это было в сентябре 1966 года, ей было тогда десять лет. Ее уже лечили в городе от близорукости, но из-за очков у нее начались мигрени, она не желала их носить, и еще из-за Габриэля: когда он выпивал, то начинал дразнить ее «четырехглазкой». Он говорил это беззлобно, потому что мало-помалу моя дочь стала для него всем на свете. Но когда он напивался, его охватывала ужасная тоска, и тогда уже было непонятно, потешается он над малышкой или злится на нее за то, что так ее любит.

На нее даже не распространялась присущая ему скупость. С тех пор как ей исполнилось два или три года и она начала ходить за ним хвостиком, повторяя: «Мой папуля», – он ни разу ей ни в чем не отказал, что бы она ни просила. Он возвращался вечером и выгребал из карманов куртки то, о чем она мечтала, – сначала мелкие игрушки и какие-то сладости, позднее – серебряное сердечко на цепочке, она до сих пор хранит его. Со мной она была всегда ласковой и послушной, но божеством для нее был папа. Чтобы произвести на нее впечатление, он хвалился, что пересек всю Германию и выжил, а она с восхищением смотрела на него своими огромными глазами, сидя у него на коленях за столом, и ужины растягивались допоздна. Я говорила:

– Нужно идти спать, завтра рано вставать.

Она отмахивалась от меня и говорила:

– Не мешай, дай мне поговорить с папой.

Он смеялся, целовал ее, такую крохотную по сравнению с ним, он чувствовал себя сильным, и даже мне, хотя я так хорошо его знала, он казался сильнее: так он гораздо больше походил на человека, с которым мне хотелось бы находиться рядом. Она тоже гордилась в свои пять, десять лет, потому что он работал инспектором, и ее соученики замолкали, проходя мимо него. Она гордилась своим отцом, именно тем, каким он был.

Как-то раз Габриэль сказал мне:

– Я навел справки насчет глаз малышки. Ее нужно везти в Гренобль.

Так она узнала, что у нее фамилия Вик. Окулист заполнял ей рецепт на новые очки и сказал:

– Элиана Вик.

Дочка никак не отреагировала. Она просто опередила меня, взяла у него листок и заглянула туда.

Мы пошли втроем пообедать в ресторане возле парка в Гренобле, и она сказала:

– А почему у меня не такая же фамилия, как у папы?

Около нашего стола в ресторане все время крутилась овчарка, дочка незаметно кидала ей кусочки мяса. Габриэль сказал:

– Это из-за войны. Я потом тебе объясню. Это ничего не меняет.

Перехватив взгляд своей девочки, я поняла, что Господь посылает мне новые испытания в наказание за мои грехи. Она ответила, сделав мгновенные подсчеты:

– Война давно закончилась, когда я родилась.

Мы продолжали есть, а Габриэль, у которого было очень скверно на душе, начал препираться с официантом из-за счета, лишь бы уйти от темы. Элиана молчала. Если ее не знать, можно было подумать, что ее интересует только овчарка, которая от нее не отходила. Но потом Габриэль повторил:

– Я тебе объясню. Это неважно.

Она смотрела на него, кивая головой, как бы соглашаясь, так ей хотелось ему верить. Никогда еще ни у кого, кроме нее, я не видела такого желания верить в услышанное и надеяться, что в ее жизни все останется по-прежнему. Габриэль сказал:

– Ладно. Пора идти, а то мы опоздаем на поезд.

Вернулись мы поздно, и малышка, которая после ресторана не произнесла ни слова, пошла прямо к себе в комнату, которую Габриэль соорудил для нее в пристройке. Габриэль заглянул к ней и долго с ней разговаривал. Вернулся он в спальню с покрасневшими глазами и сказал:

– Теперь я ее призна́ю. Это возможно.

И лег в кровать. Я размышляла больше получаса. Потом я ему сказала:

– Ты мог бы ее признать, если бы я подтвердила, что это правда. Но это неправда. Так или иначе, она должна узнать все, как есть. Я расскажу ей, когда она вырастет.

Габриэль ответил:

– Ты хочешь сохранить ее только для себя, ты не хочешь допустить, чтобы она была моей дочерью, вот и вся правда.

У меня в голове таких мыслей не было, но он оказался прав. Малышке было десять, мне – тридцать восемь. После ее рождения у меня были связи с другими мужчинами. Я не знала, что меня ждет в будущем.