Убийственное лето

Мы вернулись во Францию в августе 1945 года с огромным чемоданом, полным продуктов, и первым городом, который я увидела, был Лион. Габриэль продал там продукты и купил билеты в Ниццу, потом мы пересели на другой поезд, намного меньше, где задняя площадка в последнем вагоне была точно, как фильмах о Диком Западе. На нем мы доехали до Пюже-Тенье. Я ждала на улице, пока он разговаривал со своей сестрой Клеманс. Она открыла входную дверь, чтобы посмотреть на меня, но не вышла и даже не сказала мне ни слова. Я была тогда на третьем месяце беременности и очень волновалась, как бы Габриэль не отправил меня назад, потому что он во всем слушался свою сестру, а она не хотела иметь в семье австриячку. Помню, как я гадала на черных и белых камешках, сидя на краю дороги, останусь я здесь или нет. Я до сих вижу свою тень на земле, слышу, как жужжат на жаре насекомые. Мне было семнадцать, одна-одинешенька, мне было из-за чего волноваться. Мне кажется, что, если бы мне велели убираться оттуда, я не стала бы возражать и как-то вышла бы из положения. Я страшно робею, когда нужно говорить, но гораздо меньше, когда приходится действовать. Я бы вернулась в Фис или куда-то еще, но я не жалею об этом. Я уже верила в Бога, а Ему одному ведомо, как должно было случиться, чтобы у меня появилась моя малышка, моя Элиана.

Я потеряла первого ребенка, тоже девочку, через несколько часов после родов. Она прожила всего полдня рядом с моей кроватью в Араме, а потом перестала дышать, умерла. Я проносила ее всего семь месяцев, этого мало, и если бы я была в больнице и ее положили бы в инкубатор, не знаю… Конечно, мне было очень грустно, но я чувствовала, что избавилась от ответственности. Может быть, поэтому Господь наказал меня и захотел, чтобы десять лет спустя я заплатила страданиями за счастье родить Элиану. Я тоже не доносила ее даже восьми месяцев, но весила она два с половиной килограмма, была полностью сформирована – до кончиков ногтей и уже кричала, не успев полностью вылезти из моего живота. Роды принимал доктор Конт. Он засмеялся. Он сказал мне:

– Моя милая, июльские дети самые активные, но и самые строптивые, а вот та отравит вам жизнь наверняка.

Вот та. С первых же секунд ее появления на свет ее стали называть Вот-та.

Габриэль не хотел этого ребенка, поскольку он был не от него. Он говорил мне:

– Избавься от него. Сходи к доктору, объясни ему.

Я пошла в город на прием к доктору Конту. Это было в феврале 1956-го. Он опустил голову и сказал:

– Я не могу этого сделать. Я никогда не делаю. Это противоречит законам природы.

Я обрадовалась. Я почувствовала уважение и к нему, и к себе. Я сказала Габриэлю:

– Доктор считает, что это неправильно, и я тоже.

Он мне ответил:

– Мы найдем акушерку, она сделает.

Мы сидели в большой комнате на противоположных концах стола. Я накинула свое американское пальто и завязала толстый шарф – я только что вышла из машины. Я сказала ему:

– Нет, я хочу этого ребенка. Я не знаю, чей он, но мне все равно. Но если ты против, я вернусь в свою страну.

Он не ответил, но весь вечер и весь следующий день со мной не разговаривал. Потом он отправился в Пюже-Тенье посоветоваться с сестрой Клеманс. Когда вернулся, то сказал мне:

– Делай, что хочешь. Я этого ребенка никогда не признаю. Какой мне смысл?

Я сказала:

– Да, никакого смысла.

Я тогда стирала и продолжила стирку.

Когда родилась моя девочка, зарегистрировать ее в мэрии Арама пошел Габриэль. Он очень скоро вернулся домой бледный как полотно. Налил себе один стакан вина, потом другой и крикнул мне из большой комнаты:

– Я поругался с мэром, ты сама должна к нему пойти!

Я много раз просила его разрешить мне рожать в больнице, потому что тогда мы бы зарегистрировали ребенка там, где нас никто не знает, но он не захотел. Не захотел, считал, что больница очень дорого стоит. Дома я поднялась на третий день, и мэр прислал за мной одного лесоруба на грузовике. Я ужасно боялась, что, пока меня нет дома, Габриэль что-то сделает с ребенком.

Мэр, месье Рока, оказался очень славным человеком. Он мне сильно помог, когда я через два года получала гражданство. Он мне сказал:

– Видимо, Девинь не хочет признать себя отцом ребенка. Тогда вы должны подтвердить мне это.

Я ответила:

– Девинь не отец.

Месье Рока густо покраснел. Он не осмелился спросить меня, чей же это ребенок, и долго кусал губы, не глядя на меня.

Я сказала:

– Я не знаю, кто ее отец.

Он опустил голову и внес Элиану в книгу актов гражданского состояния. Я сама дала ей все эти имена; Мануэла – потому что так звали мою мать, Хэрта – в честь кузины. А почему Элиана – не знаю. Мне очень понравилось имя. И нравится до сих пор. Мэр, месье Рока, сказал:

– Девинь – ничтожество.

Я ответила:

– Нет, просто он не отец, и этим все сказано.

Прежде чем выйти из небольшой комнаты, как раз над детским садом, который размещался в том же здании, я сказала ему, боясь поднять глаза:

– Месье Рока, прошу вас, если люди узнают, мне будет ужасно стыдно.

Он только покачал головой и сказал:

– У вас очень усталый вид. Поезжайте домой и забудьте об этом. Я ведь тоже далеко не монах.