Убийственное лето

Я оставалась одна с прошлого вечера и до следующего дня. Габриэль раз в три недели неукоснительно ездил навещать свою сестру Клеманс в Пюже-Тенье. Меня она видеть не желала. По тому, как было тихо в доме и вокруг, и по тому, как я держалась, должно быть, шофер догадался, что больше никого нет. Но это не вызвало у меня беспокойства. В то время я была страшно застенчивой, больше, чем сейчас, но не из пугливых. Я растеряла почти весь свой страх в последние месяцы войны.

Я освежевала кролика и отнесла его в кладовую в погребе, там уже их лежало несколько тушек. В ту зиму мы питались исключительно кроликами. Потом я еще что-то поделала, уже не помню что. Часам к двум-трем я оделась. В эту минуту, стоя перед зеркалом в спальне, я подумала об этих троих из грузовика. Особенно о том, как один из них разглядывал меня через стекло, на дороге, когда у меня под пальто была одна комбинация. И сердце у меня сильно забилось. Это было даже не волнение, а что-то иное. Мне стало стыдно, это правда. И пусть я не любила Габриэля – разве что вначале, когда мы вместе бежали из Германии, – но я никогда ему не изменяла. И все-таки у меня всегда начинает сильнее биться сердце, когда мужчина неотрывно смотрит на меня и мне кажется, что он меня хочет. Поскольку я никогда не изменяла, то говорила себе, что это, мол, из «чистого кокетства». Теперь я знаю, что я такая же, как моя дочь, или, увы, она стала такой же, как я. Она думает, что ее любят, если хотят с ней переспать. Я так и не открыла ей всей правды, когда она донимала меня, я просто не могла. Да никто бы не смог. Я не сказала ей, что перед зеркалом в спальне, пока я еще не надела платье, горло мне сжало приятное волнение. Я не сказала ей, что в тот момент успела бы еще спуститься в деревню и спрятаться у кого-то в доме, объяснив, что осталась одна и мне страшно. Они бы назвали меня Евой Браун, переглядывались бы с такими лицами, что я в очередной раз почувствовала бы себя униженной, зато тогда ничего бы не случилось. Вместо всего этого я говорю своей дочке:

– Все так. Я не могу сожалеть о том, что произошло. Иначе тебя бы не было, понимаешь? Пусть лучше я тысячу раз умру, только бы ты была здесь.

Она не понимает, она не может переключиться со своей единственной мысли, не может перестать думать о своем папочке, которого у нее отобрали в другой страшный день.

Да, я не забыла, что, прежде чем надеть через голову трикотажное синее платье, я на секунду замерла перед зеркалом, вспомнив глаза того мужчины. Не водителя в куртке, который со мной разговаривал, и не самого молодого, в баскском берете[44], курившего в кабине. А того, с черными блестящими глазами, густыми черными усами, того, кто понял, что под пальто у меня ничего нет, кроме комбинации, и захотел меня. Я смотрела на себя в зеркало его глазами и почувствовала, как сильно забилось сердце. А может быть, я все это придумала, чтобы наказать себя за другие грехи. Возможно, на самом деле у меня сжалось горло от страха, так неожиданно застывают звери, чуя приближение охотника.

Я была в большой комнате, когда они вернулись. Сквозь запотевшее окно я видела, как приближается грузовик, но теперь он подъехал к самому дому. Я подумала с замиранием сердца: «Нет, этого не может быть». Но я знала, что может, что это имеет прямое отношение к моей жизни. Я вышла на порог. Они все втроем вылезли из кабины. И молчали. Только самый молодой как-то криво улыбался, но его улыбка больше походила на гримасу. По тому, как они шли, стараясь идти ровно, я поняла, что они напились. Они подходили, держась на расстоянии друг от друга. Они пристально смотрели на меня и молчали, и в этом пустом и белом окружающем мире было слышно только хлюпанье грязи у них под ногами, там, где я расчистила снег перед домом.

Я закричала. Я побежала через большую комнату в подсобку, из которой позже сделали комнату моей дочери. У меня подкашивались ноги. Я не сразу смогла открыть засов на двери, а когда наконец открыла, один из них, тот, который говорил со мной утром, уже стоял рядом. Он ударил меня. Он что-то говорил, но что – я не понимала. Потом подошли те двое. Поволокли меня в спальню. Разорвали платье. Когда я закричала, снова ударили. Самый молодой сказал:

– Знаешь, что мы с тобой сделаем, если будешь орать?

Я лежала на полу и плакала. Он сказал:

– Мы сломаем тебе нос и выбьем кочергой все зубы.

Я осталась лежать на полу у ног тех двоих, а он пошел в большую комнату и вернулся с кочергой. Сказал мне со злостью:

– Ну давай, поори еще!

Тот, который говорил со мной утром, снял куртку, бросил ее на кровать и сказал, наклонившись ко мне:

– В твоих же интересах не рыпаться. Мы ничего тебе плохого не сделаем, если не будешь артачиться.

Самый молодой сказал:

– Снимай платье, сука.

Он помахал кочергой у меня перед лицом, я плакала и сказала «да». Я встала, сняла разорванное платье. Тогда они толкнули меня на кровать. Тот, который говорил со мной утром, все время повторял:

– Ну-ну, будь умницей. Потом мы тебя отпустим.