Убийственное лето

Микки вспоминает про гонку, которую он то ли проиграл, то ли выиграл, уже не помню. Я думаю о том, что моя мать сейчас со всеми подробностями описывает придурку те три секунды, которые она здесь провела, и сообщает, что принесла ему кусок лукового пирога, и все такое. Я, конечно, все время смеюсь. Я умею себя вести.

После ужина молодые идут переодеться. В комнате Пинг-Понг достал розовое платье, которое я надевала в первый вечер, когда ходила с ним в ресторан. Мне же оно только напоминает выволочку, которую я получила на следующее утро, когда вернулась домой. Он разложил платье на кровати, а сверху положил пакет с подарком. Пока я разворачиваю его, он стоит сзади, задрал мне футболку и ласкает грудь. Я говорю ему нежно:

– Если ты начнешь, то мы уже никуда не уйдем.

Но мне противно, хочется, чтобы он оставил меня в покое. Он купил мне красное бикини, которое я однажды показала ему на витрине. Купальник ему не понравился – почти ничего не прикрывает, но все-таки он его мне купил. Я не поворачиваюсь. Говорю:

– Какой ты невероятно милый.

Он оставляет в покое мои сиськи и начинает одеваться.

Проводим вечер всей компанией сперва в городе, а потом в Пюже-Тенье, где у Микки завтра соревнования. Он говорит, что ему придется привязать к велосипеду собаку, чтобы та показывала дорогу. Компания – это Пинг-Понг, Бу-Бу и его отдыхающая, барышня с сильным акцентом, и Микки с Жоржеттой. Отдыхающая в длинном прозрачном платье на голое тело, просвечивает даже пушок внизу живота, а Бу-Бу выглядит полным дебилом. Смотрит на нее, как на хрустальную вазу, и, обращаясь к ней, тоже начинает говорить с акцентом. Она то и дело его целует. Он расстегнул рубашку, мне не слышно, о чем они говорят, но эта сука все время просовывает ему руку на грудь, как будто это он – девушка, у меня сразу же возникает желание уйти, послать все подальше – дерьмовую музыку, крутящиеся лампы, недопитые бокалы, которые постоянно опрокидывают и разливают вино по столу, короче, все на свете.

Ладно. В Пюже, в клубе, где играют гитаристы, говорю себе: «Не психуй. Он знает, что тебя это бесит, и делает нарочно».

Танцую с Пинг-Понгом под какую-то песню Джо Дассена, так прижимаюсь, что почти повисла на нем, как на вешалке. С Пинг-Понгом все в порядке, я чувствую, как и он прижимается ко мне всем телом, а вот Бу-Бу на меня почти не смотрит, курит на банкетке, откинув голову, губы отдыхающей впились ему пониже шеи, и он с ней говорит, говорит нон-стоп, возведя глаза к потолку, на котором намалевано небо – то ли Испании, то ли Италии. Всего в одной обращенной к ней фразе звучат все слова, которые я от него слышала за все то время, что мы знакомы. Наверное, это самое для меня обидное. И все. Чувствую себя дико несуразной в розовом платье, которому сто лет в обед, оно слишком короткое и соблазнительное для того, чтобы кого-то соблазнить, но мне плевать. Беру со стола сигарету и зажигалку «Дюпон», выхожу в теплую ночь, иду к фонтану.

Пинг-Понг, разумеется, выскакивает вслед за мной. Я говорю ему:

– Мне нужно было подышать свежим воздухом. Все уже прошло.

Он весь в черном, как в тот первый вечер. Я – в розовом, он – в черном: это он так придумал, и ему нравится. Он говорит мне:

– Если тебя что-то волнует, ты можешь мне сразу же сказать, не нужно ждать, пока мы поженимся.

Я повожу плечом и даже не отвечаю. Он говорит:

– Когда сейчас мы с тобой танцевали, я понял, почему ты так крепко за меня держалась.

Я смотрю на него. У него такое милое, такое наивное лицо, что я злюсь еще больше и говорю противным голосом:

– Интересно, что ты там такое понял? Ну-ка говори, что ты там понял?

Он хватает меня за запястья и говорит:

– Успокойся! Тебе было очень одиноко в городе. Я знаю, что это такое. А потом ты возвращаешься домой. А у нас твоя мать и свечи, и все такое. Ты потрясена, кажется, я начинаю лучше тебя понимать.

Он отпускает мои руки и говорит:

– Ты только что думала о нашем ребенке, ты боишься будущего, тебе кажется, что больше уже ничего не будет, как раньше.

Мы стоим возле фонтана до светопреставления. И потом я говорю:

– Оʼкей, хоккей, ты все потрясающе понимаешь. Пошли обратно.

Возвращаемся в клуб, он идет за мной, грустный, руки в карманах. Ладно, жду, обнимаю за талию. Говорю:

– Роберто. Роберто Фиоримондо Монтеччари. Элиана Мануэла Хэрта Вик, супруга Монтеччари.

Смеюсь. Говорю:

– Правда, хорошо звучит?

Он говорит на ходу:

– Да, неплохо.