Убийственное лето

В машине – мы сменили «Ситроен 2СV» на «Ситроен DS» Генриха Четвертого – сидим, тесно прижавшись друг к другу, я – между Пинг-Понгом, который ведет машину, и Бу-Бу, потому что он самый худой. Отдыхающую выбрасываем в городе, и Бу-Бу вылезает, они обнимаются, говорят друг другу «До завтра!» и всякую другую хренотень. Чуть погодя – аналогичная сцена, но с участием Микки и Жоржетты, разве что они не рассусоливают так долго. Вечером они вдвоем исчезли на добрых три четверти часа. Куда делись, непонятно. Жоржетта мне как-то призналась, потупив глаза, что он ее имеет где угодно, и она всегда боится, что их застукают. Например, как-то вечером – у Монтеччари, на ступеньках в подвал, когда Пинг-Понг, Бу-Бу, Коньята и я играли в рами. Она слышала наши голоса через дверь. Честное слово.

Наконец возвращаемся домой. Я почти заснула в машине. Бу-Бу и Микки надо мной подтрунивают. Пинг-Понг говорит:

– Кончайте ваши дебильные выходки, слышите?

Они замолкают. Пинг-Понг с Мики едут поставить машину в гараж Генриха Четвертого, а мы с Бу-Бу идем по двору. Полнолуние, слышны только наши шаги. Дверь в кухню заперта изнутри. Бу-Бу говорит:

– Мать все равно не разбудить. Нужно ждать Пинг-Понга.

Молча стоим до второго пришествия. Я забыла, что злюсь на него, беру его за руку и говорю, что мне страшно. Прошу его:

– Поговори со мной.

Чувствую, что ему хочется вырвать руку, но он не осмеливается. Спрашивает, почему в Пюже-Тенье я вдруг так неожиданно бросила их и ушла из клуба. Отвечаю:

– Сам знаешь.

Пожимает плечами, чтобы я подумала, что не знает. Я нежно говорю:

– Приревновала тебя к твоей отдыхающей. Хотелось плакать.

Он не убирает руку. Молчит. Я спрашиваю еще тише:

– Ты считаешь, что она красивее, чем я?

Он качает головой, что якобы «нет», и все. Не знаю, как мне удается сдержаться, не встать с ним рядом и не зацеловать до смерти, а потом – будь, что будет. Я говорю:

– Поговори со мной, Бу-Бу, прошу тебя.

Он мне рассказывает, что отдыхающая по имени Мари-Лор учится на медицинском и старше его на два года, с ней приятно проводить лето, но не больше. Я говорю:

– Хорошо, тогда я упокоилась.

Сильно сжимаю ему руку. Она у него большая, и поэтому кажется, что из нас двоих – он старший. В конце концов он ее выдергивает и стучит в окно, чтобы разбудить мать. Я не успеваю удержать его. Он кричит:

– Мам, это мы!

Больше мы не произносим ни слова.

Мать Скорбящих открывает нам в ночной рубашке из плотного хлопка и спрашивает Бу-Бу:

– А почему вы сразу не постучали?

Он отвечает:

– Не хотели тебя будить. Ждали Пинг-Понга.

Она пожимает плечами и говорит сварливо:

– Ты же знаешь, я все равно не могу сомкнуть глаз, пока вас нет дома.

Я поднимаюсь за ней, а Бу-Бу остается внизу ждать братьев. В комнате снимаю платье и вешаю его на плечики. Щупаю флакон в кармане красного блейзера, перед тем как закрыть зеркальный шкаф. Ложусь голой, глядя в темноту, и думаю о Бу-Бу, о том, что рука, которая только что держала его руку, теперь гладит меня между ног.

Когда Пинг-Понг возвращается, естественно, он испытывает желание, но отнюдь не читать газету. Напрасно я ему говорю, что устала, что ему нужно спать, мне становится мерзко от одной мысли, что Бу-Бу может услышать нас в эту ночь, но от первого же толчка я кончила и уже не помню, сколько еще раз, вжавшись ртом в подушку, чтобы заглушить крики.

А потом наступило ужасное воскресенье. Утром я столкнулась во дворе с Бу-Бу, он со мной не говорит и старается на меня не смотреть. Я в красном бикини преграждаю ему путь, чтобы поздороваться. Он отталкивает меня, как дикарь, просто чудо, что я не упала на землю со всем своим барахлом – солнечными очками, кремом для загара и ментоловыми сигаретами. Он говорит:

– Отстань!

В его черных глазах злость, он едва на меня смотрит. Я говорю умоляюще:

– Бу-Бу!

Но он идет к дому, не оборачиваясь, переступая своими длиннющими ногами. Я думаю о нем еще битый час, вся такая несчастная-пренесчастная.

За столом еще хуже. Завтракаем рано, потому что Микки нужно ехать в Пюже на гонки. Бу-Бу за весь завтрак не произносит ни слова и только в конце открывает рот, чтобы унизить меня перед всеми. Мы с Микки треплемся о кино. Я говорю без всякой задней мысли, что если бы захотела, то тоже могла бы стать актрисой. Есть среди них и пострашнее, чем я. Господи, кого я из себя корчу! И хотя одета-то я с ног до головы не в ширпотреб, как другие, но при этом, во-первых, полная невежда, а во-вторых, выпендриваюсь в деревне, где живут-то одни древние старухи. Ну, и напоследок, мол, на панели в Ницце или в Париже я бы ничем не выделялась среди тамошних, самых что ни на есть заурядных девиц. Я не умею отвечать, когда на меня орут. Швыряю салфетку на середину стола и ухожу к себе в комнату. Когда Пинг-Понг поднимается поговорить со мной, запираюсь на ключ. Не хочу больше ехать с ними в Пюже и вообще ничего не хочу. Не хочу успокаиваться. Пусть меня оставят в покое.