Убийственное лето

– Если нет, я так или иначе избавлюсь от них. Или расскажу Пинг-Понгу, и он с ними разберется.

У нее прохладная кожа, а я вся горю.

Говорю, когда садимся в машину:

– Горе Луковое, довезите меня до самого дома. Я не могу больше оправдываться, почему так поздно возвращаюсь.

Она много раз кивает в знак согласия, сдерживая рыдания, и трогается с места. Мы едем по деревне, у Ларгье и в одном окне над кафе Брошара еще горит свет. У моей матери на втором этаже тоже. У меня в глазах осталось черное пятно – так долго я вглядывалась в это окно, пытаясь успокоить бедную дурочку. Перед возвращением стараюсь пригладить волосы, но понимаю, что бесполезно, Пинг-Понг все равно увидит, на кого я похожа.

Горе Луковое останавливает машину возле открытых ворот. Я не выхожу, пока она не развернется. Фары рассекают темноту двора, я вижу, как убегает какой-то кот. Если Мать Скорбящих заметит, как он крутится вокруг ее кроликов, его дни сочтены. Говорю Горю Луковому:

– Я вам верю. Если вы кому-то проболтаетесь, то даже не представляете, что со мной будет.

Она кидается ко мне и начинает целовать, как потерянная. Говорит:

– Любовь моя, деточка!

Я держу ее за плечи и вдалбливаю:

– О полиции и речи быть не может, понимаете? Мне никто не поверит. Они оба – люди респектабельные, вовсе не такие, какими представляют сутенеров. У них жены и дети и собственные дома. И если они меня прикончат, то даже трупа моего не найдут. Такое уже случалось.

Она снова закрывает рот рукой. Нет, она не плачет. Еще хуже. Она смотрит на меня так, словно меня уже расчленили. Ужас! Не знаю, как она сумеет добраться до дома. Я говорю:

– Ладно. Надеюсь, вы поняли. Единственный человек, кроме вас, кому я доверюсь на случай, если что-то пойдет не так, это Пинг-Понг.

Прикладываю палец ей ко лбу и говорю:

– Это должно остаться здесь.

Выхожу из машины, а она старается ухватить меня за руку. Чтобы удержать меня, она упала плашмя на сиденье, как-то злобно хрипит и смотрит безумным взором. Я говорю:

– Не волнуйтесь! Я буду очень осторожной.

И высвобождаю свое запястье. Когда она выпрямляется, я хлопаю дверцей. Иду к дому большими шагами. Она кричит за спиной:

– Элиана!

Я поворачиваюсь и говорю довольно громко:

– Приезжайте завтра днем. Клянусь вам, теперь все в порядке. Ведите осторожно. До завтра!

В кухне меня ждет не Пинг-Понг, а свекровь. Она стоит у стола в допотопной ночной рубашке. Я закрываю дверь и прислоняюсь к стене. Она в ярости, но, возможно, еще больше удивлена, когда видит, как я выгляжу. Спрашивает:

– Что случилось?

Я закрываю глаза. Слышу, как уезжает машина Горя Лукового. Говорю:

– Я упала в обморок у мадемуазель Дье. Мне было очень плохо.

Целую вечность остаюсь в темноте. Слышу только ее дыхание и свое. Она говорит:

– Срочно вызвали всех пожарных. Над Грассом горят леса.

Говорю в темноту:

– Бедный Пинг-Понг.

Когда я открываю глаза, она подошла ко мне почти вплотную в своих шлепанцах. Смотрит беззлобно, но и не слишком приветливо. У нее загорелое и морщинистое лицо. Глаза совершенно выцвели. Она говорит:

– Послушай, иди. Тебе нужно поспать.

Мы поднимаемся. В коридоре, прежде чем открыть дверь себе в комнату, я целую ее в щеку. От нее пахнет так же, как от Коньяты. Она говорит:

– Я положила старую квитанцию тебе на кровать. Водитель грузовика, который привез механическое пианино, был знакомым моего мужа, его звали Лебалек.

Я думаю о том, что Горе Луковое на обратном пути может не вписаться в поворот. Говорю усталым голосом:

– А мне что с того?

Она не обижается, говорит:

– Я думала, тебе это интересно. Я целый день рылась в старых бумагах – искала эту квитанцию.

Я опускаю голову и говорю:

– Я думала, что, когда была маленькой, видела ваше пианино. Для меня очень важно все, что было, когда я была маленькой.

Она молчит какое-то время, потом отвечает:

– Да, это правда. По крайней мере, это единственное, что я в тебе поняла.

В комнате беру лист бумаги с кровати, а очки с тумбочки и читаю. Этой квитанции много лет, цены еще в старых франках, наверху напечатано название фирмы «Ферральдо и сыновья». Выписана на 19 ноября 1955 года и очень разборчиво подписано чернилами: Монтеччари Лелло. От руки, как и все остальные записи, кто-то, скорее всего мать Ферральдо, добавил фамилию перевозчика: Ж. Лебалек. Ниже можно прочесть: оплачено наличными 21.11.55 – и подпись. Достаю из сумки визитную карточку Лебалека, он написал на ней адрес для заказа полок. За двадцать лет он не слишком продвинулся. Я больше думаю о Горе Луковом, чем о нем и обо всем этом. Я уже решила раз и навсегда, еще в Брюске, после того как мне пришлось прибегать ко всяким уверткам в последнее время. А теперь я устала.