Убийство на кафедре литературы

— Я не понимаю, — сказала она.

Она уже не говорит: «Что вы имеете в виду?» — думал Михаэль, теперь она искренна. Что ж, все как будто уже известно. А может, она все же неискренна, может, меня подводит интуиция?

— Знаете ли вы о завещании, которое оставил Шауль Тирош? — не без колебаний спросил он.

Она пожала плечами.

— Завещание? Какое завещание? — спросила она без страха, лишь с удивлением.

— Он когда-нибудь говорил с вами об этом?

Она ответила, что деньги, собственность ее не интересуют.

— И все-таки — такси, анализы, лечение, еда — на что вы живете? — Он вспомнил о постоянной сумме, поступавшей каждый месяц на ее счет в банке. Эта информация тоже была заслугой Белилати — он преподнес ее на заседании следственной группы.

Она работает, и ее ежемесячно поддерживают родители.

— Но, — осторожно сказал он, — насколько мне помнится, ваш отец обанкротился в тысяча девятьсот семьдесят шестом году и после последнего инфаркта не работает.

Она молчала. Он ждал. Прошло несколько минут, прежде чем он сказал:

— Вы ведь говорили вещи и более серьезные, так что можете рассказать и об этом, тем более что деньги вас не интересуют.

Он не мог скрыть нетерпения в своем голосе.

Она смущенно глотнула и растерянно сообщила, что квартира записана на нее, что отец успел перевести «до кризиса» деньги в США, «большую сумму, я не знаю точно, сколько, но я живу на проценты. Отец, правда, говорит, что опасаться нечего, но я не могу спокойно жить, зная, что нарушаю закон».

Михаэль выложил перед ней копию завещания. Она смотрела на нее вначале с недоверием, затем стала читать. Дрожащей рукой взяла документ, поднесла к глазам. Затем положила бумагу на стол, порылась в своей сумочке, вынула из нее футляр для очков, из него — очки в черной квадратной оправе, надела их и продолжила чтение. Потом отложила бумагу, но очков не сняла, и они придали ей более взрослый вид, более интеллигентный, сосредоточенный. Невозможно было не увидеть гнева в ее глазах. Ее губы снова сжались, придав лицу знакомое Михаэлю выражение.

— Вы об этом ничего не знали? — Михаэль вложил документ в коричневый конверт, не отрывая от нее взгляда.

Она кивнула.

— Но вы меня все же не удивили, — сказала она.

От слез ее очки затуманились.

— Почему вы плачете?

Она тряхнула головой:

— Вам не понять. И никто не поймет.

Михаэль вздохнул:

— Так объясните, может, я все же пойму.

— Он не захотел оставить мне даже ненависти. Он должен был сделать нечто, что выглядело бы благородно в его глазах, это так характерно для него. Он думал, разумеется, не обо мне, а лишь о себе. Несмотря на все эти слова, несмотря на его бесконечное благоговение передо мною. Кто мне поверит?

Наступило долгое молчание.

— Боюсь, — Михаэль подался вперед, — нам снова понадобится детектор лжи, может, на этот раз будут другие вопросы, мы будем точно знать, что спрашивать. Вы не должны бояться — разумеется, если говорили правду.

Она не боится. Она готова, лишь бы ей поверили.

— Мы вас известим, когда явиться. Вы должны знать — на этот раз вопросы будут болезненными: женитьба, развод, беременность, стихи, завещание. Никто не заинтересован в том, чтобы вас унижать, мы расследуем убийство, два убийства.

Она кивнула и с надеждой спросила:

— Это все? Закончили?

— На сегодня закончили.

Его руки и ноги дрожали так, будто он таскал тяжести.

Она протянула руку к картонной папке.

— Я полагаю, это пока останется здесь, — сказал он извиняющимся тоном.

— Только никому не показывайте, — сказала она со страхом.

Он направился к двери, она нерешительно последовала за ним. Несколько раз оглянулась на папку со стихами.

У двери стоял Клейн, у него был такой вид, будто он отдал свою дочь на милость врача-садиста. Он глянул на нее, на ее слезы.

— Я бы хотел поговорить с вами, — обратился Михаэль к Клейну, — если вы можете еще немного подождать.

Клейн взглянул на Яэль, как бы желая узнать, не возражает ли она.

— Мы можем ее отвезти, если в этом проблема, — сказал Михаэль.

— Я сама доеду. — Яэль сняла очки и сунула их в серую сумку, висящую на плече. Ее глаза снова превратились в тихие озера, взгляд был затуманенным.

Клейн озабоченно взглянул на нее:

— Я тебя провожу.

Михаэль Охайон вернулся в кабинет, включил магнитофон. Он был вымотан до предела, все тело болело. Но эта боль не была приятной, как после физической нагрузки.

Он с отчаянием оглядел пустую комнату. Настанет ли минута, когда он сможет лечь в постель и не слышать больше ни звука?! Было всего два часа дня.

Глава 15

— Насколько я помню, — сказал Клейн, снимая стопки книг и бумаг с письменного стола, — я записал его телефон в книжечку, которую брал с собой в США. Не адрес, только телефон. Но бог его знает, где она, — бормотал он.

Клейн рассеянно осматривал каждый клочок бумаги, извлекаемый из глубоких ящиков, то улыбался, то удивленно вздымал брови.