Убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

Цванцигера Глюк в глаза не видел, но, конечно, слышал о нем кое-что: богатый человек, бакалейщик – не торговец бакалеей, но производитель бакалейных товаров, владелец мельниц, сахарного заводика, сыроделен, маслобойни. В последние месяцы о Цванцигере говорили, что он много потерял, и дела его идут все хуже. Причины потерь Глюк не знал; скорее всего, Цванцигер проигрался на бирже. Но если даже и нужны Цванцигеру срочно средства, то чтó ему пожар на даче – по сравнению со сгоревшей мельницей или маслобойней; там бы он получил СУММУ, а за дачу выйдут смешные гроши… И из-за этих смешных грошей брать на душу такой грех – ведь женщины на той даче, и дети!..

Поджог устроил Семен по каким-то своим тайным причинам? Но каким? Да и был ли Семен на даче этой ночью? Если студента, племянника мадам Лискович, выпустили только сегодня, то почему должны были выпустить Семена?

Костик, гроза садов и огородов? Но, в отличие от Жуковского, Глюк считал, что от кражи фруктов до умышленного убийства человека расстояние слишком велико, тем более для пятнадцатилетнего подростка. Вон, Вася Шмаровоз – налетчик, не какой-то там садово-огородный воришка, а, говорят, настрого запретил своим мальчикам мокрые дела: оглушить и связать – вот и все разрешенные меры пресечения. А если случается, рука соскользнет, или сторож в лавке слишком хлипкий окажется, то потом Вася с виновника строго взыскивает, и даже лишает части добычи.

Да и зачем Костику жечь дачу? Вот украсть у Полоцкой бриллианты, перейти, так сказать в воры разрядом повыше – это да, это начинание, наверное, у Костика одобрение бы получило, неизвестно только, получилось бы само дело… И Полоцкая, Софья Матвеевна, тоже умница – привезла свои драгоценности, держит на даче, цепляет на себя при первом же удобном случае! Странные они, эти провинциальные помещицы, не понимают, что место бриллиантов – в сейфе, но никак не в Городском саду. И теперь побрякушки пошли в карман Васи Шмаровоза, а не достались в наследство племянницам.

Да нет, вряд ли кому понадобилось поджигать, решил Феликс Францевич, должно быть, просто совпадение: вон лето какое сухое и жаркое, уже больше месяца ни одного дождя, а дача деревянная; лампу какую-нибудь опрокинула нерадивая прислуга или та же рассеянная госпожа Новикова, или кто-то из детей, вот и полыхнуло…

За мыслями Глюк и не заметил, как доехал, очнулся только тогда, когда круглолицая хорошенькая женщина задела его пустой корзиной, торопясь по проходу к дверям. Феликс Францевич опомнился: женщина ехала до шестой станции, значит, и ему надо выходить.

От станции до дачи Цванцигера ходу было минут десять, Глюк добрался за семь… где там! почти что за пять минут. Еще издали он увидел у чугунных ворот с геральдическими зверями несколько обтрепанных, дурно одетых личностей. Личности слонялись вдоль улицы, прислонялись иной раз к забору или к стволам деревьев, ошивались, одним словом. Бдительный городовой, стоявший у ворот, отгонял их время от времени, но они, поошивавшись чуть поодаль, снова возвращались, как осы к блюдечку с вареньем. Или как мухи к куску загнившего мяса. Глюк узнал в одном из слонявшихся своего бывшего ученика, бывшего Прыща-младшего, ныне репортера Известина. А в городовом, украдкою погрозившем кулаком репортеру Известину (кулак внушал уважение) Феликс Францевич узнал и старшего Прыща.

Но что за диво? Вон, над воротами виднеется нарядная крыша дачного строения, и цистерна поблескивает на солнышке, и клумбы с каннами, и петуниями и резедою вроде бы в порядке; может, то был ложный слух – о пожаре, о погибших?..

Но нет; когда Глюк подошел ближе, он заметил, что клумбы разорены копытами и колесами, и кустики букса выдраны с корнем, валяются на дорожке, а канны кое-где сломаны.

Однако дача – вот она, целая и невредимая; на веранде какие-то люди сидят вокруг стола, что-то пишут, а на дорожке стоит, утирает пот со лба большим белым платком вчерашний знакомец, околоточный надзиратель, Константин Аркадьевич Заславский.

Прыщи – и младший и старший – Глюка признали, поздоровались, младший робким полупоклоном, а городовой – назвав по имени-отчеству.

Глюк на приветствие ответил: младшему – небрежным кивком, а старшему вслух. И спросил:

— А что же пожар, Данила? Вроде дача цела?

Прыщ-старший, покосившись на репортеров, осторожно сказал:

— А вы проходьте, Феликс Францывич, там околоточный надзиратель вам объяснят.

Константин Аркадьевич, который вытирал теперь толстую красную шею, при виде Глюка вздохнул:

— Вот, Феликс Францевич, опять с Цванцигеровой дачкой несчастье, да-с…

И вполголоса, косясь на заседавших на веранде, поведал Глюку о событиях минувшей ночи:

— Флигель сгорел, выгорел полностью, да вот горе – те ночи он пустой стоял, в нем же студент жил, да Иван, лакей, да управитель; управитель в город перебрался, те двое в участке…

— А что, выпустили их вчера? — спросил Глюк.