Убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

Просто Феликс Францевич никогда еще не видел мертвого тела вот так, не приглаженного предпогребальными церемониями, не в гробу, с подорожной на лбу и свечечкой, всунутой меж заледеневших пальцев, а во всей нечистой неприглядности смерти.

— Так вы говорите, Константин Аркадьич, что видели Костика на пожаре? — спросил он, поминутно сглатывая – его еще порядком тошнило. — А после пожара, припомните, будьте добры?

— Да нет вроде… Ой, таки да, видел! Крутился он возле ворот, когда Зотиков девочек увозил, еще и мячик одна уронила, он подобрал, отдал… Неужто и его эта злодейка порешила? Ведь тоже мальчик еще совсем, не старше ее младшего пасынка был!

— А разве к тому времени карета в город еще не уехала? — спросил Глюк.

— Какая карета? — не сразу понял околоточный надзиратель, потом сообразил: — Ах, да, медицинская!.. Уехала… — добавил он упавшим голосом, и, зловещим шепотом: — Так не Новикова, выходит, злодейка?

— Выходит, не она, — согласился Глюк. — Вы вот что, Константин Аркадьевич, вы идите, скажите этим, что из города, про Костика, а я, пожалуй, пойду. Я все равно им не нужен, и не знаю ничего, чего бы вы не знали. А то еще начнут расспрашивать, допрашивать, показания снимать…

— Да уж, конечно, — покладисто произнес Константин Аркадьевич. — Пожалуй, что вы со мною были, я им и говорить не буду. Вы тут, вкруг дома обойдите, там Прыщ вас выпустит. А я к ним через дом пройду, чуть погодя. Вот ведь неприятность какая!.. — и он снова достал платок и принялся вытирать красную толстую шею.

…Вишь, как развернулось – только-только Жуковский высказал подозрения насчет Костика и госпожи Новиковой (да и он, Глюк, тоже помещицу подозревал, что греха таить!), а мальчик мертв, и помещица убить его не могла. Но зато и подозреваемых стало куда меньше – понятно, что никто из задержанных полицией, и, пожалуй, никто из гостей поджигателем не был.

Хотя нет, гостей отбрасывать никак нельзя – трудно, что ли, через забор перелезть? Если так уж приспичит совершить поджог или убийство? Собаки на даче нет, а Семен, верный и бдительный страж, в участке…

Другое дело, зачем кому-либо из гостей смерть пасынков госпожи Новиковой? Вряд ли мальчики в свои семнадцать (пятнадцать) лет смогли возбудить в чужом человеке такую ненависть, чтобы так сильно возжаждать их смерти! Это у кого из домашних могли руки так зачесаться, и то после очень уж сильной обиды (оскорбления). Ну, или в чаяньи наследства, разумеется. Сами мальчики, по причине несовершеннолетия, конечно, состояния никакого не имеют, и завещаний никаких не писали, но могут мешать кому-то: мачехе, к примеру, сестрам, а то и со стороны кому-нибудь, — в получении денег ли, земли. А значит, надобно ознакомиться с условиями духовных – и первого мужа госпожи Новиковой, и второго…

За мыслями Феликс Францевич не заметил даже, как прошел мимо – и шестой станции, и пятой; хорошо еще, что двигался он в направлении города, а не от него, а то бы так и до Люстдорфа мог дойти, не заметив!

На четвертой станции Феликс Францевич подождал поезда (недолго), махнул рукою и двинулся напрямик, через Голопузовку к Французскому бульвару: надо же узнать, в конце концов, что там у Згуриди дома случилось!

А ничего страшного, даже и наоборот – Згуриди сиял улыбкой, задумывался, отвечал на вопросы невпопад и поговорить толком с ним не удалось.

Да и Ниночка, жена Згуриди, сидела тут же, точнее, полулежала в кресле, а при Ниночке какой мог получиться разговор? Згуриди, даже и беседуя с Феликсом, нет-нет, да и поглядывал на Ниночку, расплываясь в глупой улыбке, и все норовил то подушечку ей под локоть пристроить поудобнее, то содовой воды налить, а то – но это уже по Ниночкиной просьбе – принялся обмахивать ее старинным веером из страусиных перьев. Ниночка надувала капризно губки: "Фу, пылюка какая от этого раритета!" — веер принадлежал некогда прабабушке Димы Згуриди и обычно стоял в книжном шкафу в полуразвернутом виде в качестве украшения.

Феликс, попытавшись заставить друга сосредоточиться на убийстве, махнул рукой.

Когда он уходил, Згуриди уже кормил Ниночку виноградом, отрывая от грозди по одной ягодке (или, как у нас называют их, "бубочке") и укладывая в полуоткрытые Ниночкины розовые губки.

Ах, счастье раннего супружества!..

Однако время было потрачено зря – и на дорогу к Згуриди, и на так и не случившуюся беседу. Хорошо еще, что родителей Димы не оказалось дома (уехали в Кишинев на похороны дальнего родственника), а то бы тетя Софа принялась бы кормить обедом, и потерялся бы еще час, не менее. Ниночка же Згуриди, по причине ли молодости, или отсутствия той гостеприимной "накормительной" потребности, которою страдали тогда (и страдают сейчас) все (за редким исключением) местные дамы, предложить Глюку чего-то более существенного, нежели содовая, не удосужилась. Даже виноградом не угостила!..