Убийство русалки

— Больше никакой чепухи, господин Андерсен. Шнайдер — уважаемый человек. И пользуется доверием короля. После беспорядков во Франции и восстания в Гольштейне[63] некоторые поверили, что смогут управлять страной лучше, чем сам король. Но это опасно. Управление страной требует самого сильного логического мышления и сильнейшей морали. Вы это слышите?

Ханс Кристиан посмотрел на Молли, она стояла и считала собственные пальцы.

— Но Кригер вдохновлялся учением Шнайдера, — заметил Ханс Кристиан и подумал о памфлете, который он нашел в доме Кригера.

Козьмус покачал головой:

— Кригер был болен, он представил себя чем-то, чем никогда бы не смог встать. Желание стать женщиной, будучи мужчиной, противоречит любой логике. Это нелогично и опасно. Это то, что мне нужно, да, и это нужно нашему государству. Поймите это, Андерсен, — произнес Козьмус и посмотрел на свой раскаленный тлеющий табак. — Копенгаген и его жители не потерпят подобного. Они уже и так пострадали от пожаров, обстрелов и беспорядков от наших соседей с юга. Им нужен порядок в хаосе, им нужно спокойствие и стабильность, сильная государственная власть и мудрый король. Никаких беспорядков на улицах. Никакой чепухи. Никаких историй о… — Козьмус начал подыскивать правильное слово, — о плодах фантазии, о существах с больным воображением. Вы не должны писать об этом ни слова, иначе я отправлю вас назад, туда, откуда вы вышли, прямо под Дом Суда, где я приставлю вам самый надежный караул.

Ханс Кристиан понимал и не понимал этого. Козьмус и те, кто думал так же, как он, боялись рассказов, боялись всего, что сможет придать людям новые силы, что прервет их. Того, что сделает их чем-то другим, нежели нищими, сапожниками, проститутками, мужчинами и женщинами, датчанами или пруссаками. Подумать только, если люди сами смогут создавать свою жизнь? Тогда они станут неукротимыми. А неукротимыми не так-то легко управлять. Он не понимал, как люди могли так думать. Неукротимые, дикие, полные фантазии, как сама жизнь, как балет, как море, как танец порядка и городских свалок.

Но он ничего не сказал, только посмотрел вниз, на воду канала.

— Профессор Хоровитц благодарит вас за ваш вклад в поиски его сына, — сухо сказал Козьмус, но он пока не произносил конец фразы. — Но вас двоих больше нельзя видеть. Это совершенно невыносимо.

Он снял шляпу и пошел восвояси.

Один из городовых толкнул Ханса Кристиана плечом, когда он прошел мимо.

Он посмотрел на Козьмуса, исчезнувшего вместе с этим Шнайдером в темноте кареты. Затем экипаж пришел в движение и на полном ходу поехал в сторону Кристиансборга. Но даже несмотря на то, что Ханс Кристиан видел, как карета исчезла вместе с обеими его угрозами в лице Козьмуса и Шнайдера, он не чувствовал себя свободным. Он скорее почувствовал, что город стал мрачнее и темнее. Он боялся, что зло, начавшееся с убийства Анны и прачки, не закончилось на них. Что мысли Шнайдера о преобладании логики над фантазией превращались в еще большую борьбу, в универсальную войну, где души людей или освобождаются, или сковываются навеки. И что сам Ханс Кристиан был выбран судьбой, выбран как полководец, ведущий мечты, фантазии, забытые вещи и предметы, которые могут рассказать обо всем и обо всех. Что все вещи и люди мечтают стать кем-то другим и что люди все время в них сомневаются. Выбран, чтобы стать генералом, который будет сражаться со Шнайдером и отвратительной логикой силы.

Может, ему стоило оставаться в Оденсе, как всегда мечтала его мать?

Молли фыркала, как неподкованная лошадь, жаждущая тронуться с места.

Он посмотрела на нее.

— Как дела у Мари?

Он скучал по этому маленькому, легкому как перышко существу и ее непосредственным вопросам. Их общую любовь к историям. Он вдруг понял, что дети видят невидимые вещи лучше всего. Они умеют разговаривать с вещами, которые не отвечают, и представлять миры, которые еще не нашли.

Молли повернулась и собралась уходить.

— Ты слышал, что он сказал. Теперь нас никогда не должны видеть вместе.

— Что? Подожди! — Он побежал за ней, желая сказать, что не надо ей слушать Козьмуса. Он уже думал объяснить ей, почему Козьмус и Шнайдер ошибались, но он не был уверен, что она захочет слушать его рассказ о творческой силе вечного спектакля, о галопе безумия и вечных людских поисках смысла на свалке. Это было худшим из того, что можно было услышать, и он об этом знал.

— Ты получил свою свободу, удачи. У нас ничего нет, мы все потеряли, — сказала Молли.

— Ну мне же нужно достать деньги, — попробовал он ее убедить. — Мы так договаривались.

— Деньги? — спросила Молли и остановилась. В ее голосе был плач, а в глазах ярость. Она хотела сказать много чего, выбранить его, но она стояла тихо.

— Прямо сейчас у меня их нет, но я сделаю все, чтобы мы их достали, — сказал Ханс Кристиан, чувствуя себя так, словно опять сказал что-то неправильно.

Молли покачала головой.

— Да, ты это сделаешь. Достанешь денег. Спросишь у своих хороших друзей.