Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

Признаюсь, я ехал в Бреславль только для успокоения совести. Геслер из отеля Калье говорил хозяину, что он — уроженец Вены и что там живут его родители. В этом меня убеждали билеты венских конно-железных дорог, найденные мной в чемодане. Итак, если у меня оставалась хоть какая-нибудь надежда, то лишь на Вену. Мне казалось, что только там я могу поймать мою дичь.

В Бреславль я прибыл вечером и отправился к местным властям условиться насчет завтрашнего дня.

Ночь уже наступила, когда, проходя по городу мимо одного рынка, где уже начинали тушить газ, я заметил в окне одного магазина чемодан, хотя и не совсем такой, как геслеровский, но все-таки имевший значительное с ним сходство. Купец ни слова не говорил по-французски, а я ни слова — по-немецки. Понятно, что таким образом нам очень трудно было столковаться. Почти всю ночь из моей памяти не выходил этот чемодан, случайно попавшийся мне на глаза.

За все время моего пребывания в Германии я в первый раз увидел чемодан, хотя несколько походивший на тот, который повсюду таскал с собой точно ядро, которое привязывают в наказание.

На следующее утро французский консул представил меня господину Шкоху, начальнику полиции, который направил меня к своему делопроизводителю господину Генриху Гофману, чрезвычайно опытному полицейскому чиновнику и вдобавок очень любезному человеку. Я рассказал ему о своем вчерашнем открытии, и он тотчас же распорядился отправить одного из своих агентов на рынок, адрес которого я не забыл записать накануне.

Затем господин Гофман пригласил меня завтракать с ним и с комиссаром полиции, господином Федором.

Когда мы выходили из-за стола, агент возвратился и сообщил, что все чемоданы этого образца делаются в Бреслав-ле, на большой фабрике дорожных вещей господина M. M.

Тогда я вручил сыщику мой чемодан, с которым он отправился на фабрику. Скоро он вернулся в сопровождении самого фабриканта, который принес дощечку, на которой был наклеен кусочек полосатой бумаги, совершенно одинаковой с подкладкой в чемодане Геслера.

Господин M. M. тотчас же узнал, что чемодан сделан в его мастерских, но он решительно не мог сказать, кто его купил, так как ежегодно продавал тысячи таких простеньких и грубых рыночных чемоданов, цена которых, насколько мне помнится, не превышала трех марок.

Это был ничтожный успех, но все-таки уже шаг вперед. Господин Гофман, принявшийся за дело с такой горячностью, за которую я не находил слов благодарности, немедленно разослал своих агентов навести справки обо всех Геслерах в Бреславле, — а их там несть числа. Сыщики возвратились разочарованные. Ни один из бреславльских Геслеров не отлучался из города в марте месяце!

Однако не знаю, почему у меня вдруг явилась надежда, которая не оказалась обманчивой. Действительно, в тот же день под вечер в полицейское управление возвратился сыщик, приведший с собой хозяина одной белошвейной мастерской, некоего господина Моница, который узнал рубашки своей работы, проданные им одной даме, госпоже Гутентаг, адреса которой он не знал.

Опять разочарование, я искал Геслера, а нашел Гутентаг.

Я открыл бреславльскую адресную книгу и из нее узнал, что в Бреславле проживают тридцать шесть Гутентагов. Мне предстояло обойти их всех одного за другим. Я выбрал первого, значившегося в списке, и явился в сопровождении Гофмана к господину Исааку Гутентагу, присяжному маклеру.

Нам открыла дверь пожилая женщина, объявившая, что ее хозяина нет дома, а хозяйку видеть невозможно, так как она в отъезде.

— А где же господин Гутентаг-сын? — спросил господин Гофман.

— О нем мы и сами ничего не знаем! — ответила она.

Тогда агент, сопровождавший нас, показал ей знаменитый чемодан. Старая немка отрицательно покачала головой, давая понять, что эта вещь ей не знакома. Я вынул из кармана маленький медальон с портретом дамы в старомодном уборе и показал ей.

— Ба! — воскликнула она. — Это портрет хозяйки!

Признаюсь, сердце мое сильно забилось, и с моих плеч точно свалилась огромная тяжесть, когда служанка узнала также рубашки, платки, носки и воротнички, которые ей не раз приходилось стирать.

Можно себе представить, с каким нетерпением я ожидал возвращения господина Исаака Гутентага.

Этот старик, типичный немецкий еврей, с первых же слов озадачил меня.

— Я проклял моего сына, — сказал он, — он умер для меня, и я ничего о нем не знаю. Он уехал отсюда в начале марта, даже не простившись со мной. Я не дал ему ни копейки денег и не знаю, каким образом он попал в Париж, о чем сообщил мне недавно один из моих родственников. Я не получал никаких известий от моего сына Георга и не желаю их получать!

Бесполезно добавлять, что мы, разумеется, воздержались рассказать этому почтенному старику, что разыскиваем его сына, Георга Гутентага, по подозрению в сообщничестве в преступлении на улице Монтень.

Старик, со своей стороны, узнал связку ключей, среди которых находился также ключ от его дома, равно как и портрет своей жены.